Прекрасные мраморные фонтаны, в центре которых стояли позолоченные статуи Латоны, возвышавшиеся у подножия широкой лестницы, спускавшейся от водных цветников, приобрели иное значение, когда Мари объяснила, что Латона была матерью Аполлона. Покрытый золотом фонтан Аполлона извергал пышные струи в самом дальнем конце прямой аллеи. Оба этих божества символизировали прямую связь небесных сил с царствованием короля-солнца, лучи которого светили из Версальского дворца.

Людовик между тем не терял времени, проводя его в разнообразных дорогостоящих развлечениях. И хотя строительные работы были в полном разгаре и еще далеки от завершения, король не мог побороть искушения и все чаще посещал Версаль, куда его тянуло, как магнитом. С утра до ночи по всей округе разносился стук молотков, визг пил, удары топоров, в воздухе постоянно висела пыль от штукатурных работ, под ногами хлюпала грязь, повсюду валялись кирпичи, камни, доски, бревна, высились штабеля леса и балок. Но, несмотря на это, парижская знать всеми правдами и неправдами старалась получить приглашение на празднества, устраивавшиеся в новой королевской резиденции. Разумеется, этих тщеславных и стремившихся к богатству людей влекли туда не любовь к прекрасному, да и к самому Версалю они если не испытывали ненависти, то были в лучшем случае безразличны. Они никак не могли понять, почему из всей Франции, богатой живописными ландшафтами, холмами, долинами и горами, поросшими могучими лесами, королю для своей новой резиденции вздумалось выбрать это унылое, нездоровое место с часто стелющимися по земле туманами и топкими низинами.

Среди рабочих отмечались случаи заболевания особым видом лихорадки, причиной которой были попадавшие в их легкие вредные болотистые испарения из ям, выкопанных под фундамент. Некоторые придворные тоже часто жаловались на то, что в Версале их преследовали постоянные болезни, но ни им, ни кому другому не приходило в голову отказаться от приглашения на приемы, балы, карнавалы и прочие увеселительные мероприятия. Они могли ворчать по поводу примитивных неудобных жилищ, которые к тому же приходилось делить с другими приглашенными. Многие должны были искать пристанища вне строящегося дворца, в деревне. Однако при всех этих лишениях пребывание в Версале стало символом успеха в обществе. Дворяне, не приглашенные туда на какое-то особое тожество, частенько прикидывались больными или изобретали какой-нибудь предлог, дабы объяснить свое отсутствие и избежать унижения.

Людовик XIV, которому климат Версаля и теплые, влажные ветры, дувшие с возвышенности Сатори, шли только на пользу, с затаенным интересом наблюдал за этой суетой. Его глаза, прикрытые тяжелыми веками, светились триумфом. Использовав тщеславие знати, желавшей всегда поспеть за последними веяниями моды и политики, он манипулировал этими людьми, как марионетками, заставляя плясать под свою дудку. Именно поэтому Версаль становился все более дорог и близок его сердцу, как свидетельство еще одной одержанной победы, благодаря которой в его руках сосредоточилась огромная власть. С другой стороны, он и без того обладал абсолютной властью, какой не было, пожалуй, ни у одного европейского монарха. Однако ему в голову часто приходила мысль о том, что если бы его путь к вершине только начинался, одного Версаля хватило бы для полного успеха. Иногда он признавался сам себе в том, что любит этот дворец более страстно, нежели какую-либо женщину.

«Я, наверное, очень слаб телом, потому что не могу противиться соблазнам плотской любви, — сказал он однажды своей матери незадолго перед ее смертью, когда та отчитывала его за приверженность к развратному образу жизни, — но мой мозг — это сама Франция. Он крепок, как железо, всегда мне послушен и устоит перед любым искушением». Это говорилось в то время, когда казалось, что Атенаис де Монтеспан полностью завладела его сердцем.

Но король не кривил душой. Особенностью его характера было то, что любая зависимость от кого бы то ни было, любое подчинение вызывали у него стойкое отвращение.