– Только короля ей недостает. – Иллирио показал на пустой, заросший плющом и мхом цоколь, где когда‑то лежал второй сфинкс. – Кочевники поставили его на колеса и уволокли к себе в Вейес Дотрак.

«Тоже знак, но скорее дурной», – решил Тирион.

Ночью, выпив больше против обычного, он внезапно запел.

«Он помчался по улицам городским, // ненасытной страстью влеком. // Там жила она, его тайный клад, // наслажденье его и позор, // и он отдал бы замок и цепь свою // за улыбку и нежный взор».

Больше он ничего не помнил, только припев: «Золотые руки всегда холодны, а женские горячи». Руки Шаи били его, когда он вдавливал золотые ей в горло, – он не помнил, были они горячими или нет. Она теряла силы, и казалось, что о его лицо бьются бабочки, а он закручивал цепь, вгоняя золотые руки все глубже. Поцеловал ли он ее на прощание, когда она уже перестала дышать? Этого он тоже не помнил… но их первый поцелуй в палатке на Зеленом Зубце запомнился ему хорошо. Какими сладкими были ее уста.

Помнил он и свой первый поцелуй с Тишей. Она не лучше него знала, как это делается. Они все время сталкивались носами, но когда он коснулся ее языка своим, она задрожала. Тирион зажмурился, чтобы припомнить ее лицо, но вместо нее увидел лорда Тайвина, сидящего в нужнике с задранным на колени халатом. «Куда все шлюхи отправляются», – сказал он, и загудел арбалет.

Тирион повернулся на бок, зарывшись половинкой носа в шелковые подушки. Сон разверзся перед ним, как колодец; он бросился туда добровольно и дал тьме поглотить себя.

КУПЕЦКИЙ ПРИКАЗЧИК

На «Приключении» имелось шестьдесят весел и один парус, длинный корпус обещал быстроту хода. Маловата лохань, но сойдет, решил Квентин – пока не взошел на борт и не принюхался к здешним запахам. Свиньи, была его первая мысль, но свиньи так не воняют. Здесь несло мочой, испражнениями, тухлым мясом, язвами и загнившими ранами – да так, что перешибало соль и рыбу, которыми пахла гавань.

– Блевать тянет, – сказал Квентин Геррису Дринквотеру. Они дожидались шкипера, задыхаясь от жары и от вони.

– Если капитан воняет так же, как его судно, он почтет твою блевотину за духи, – заметил на это Геррис.

Квентин хотел уже предложить поискать другую посудину, но тут шкипер наконец вышел к ним с двумя здоровенными матросами. Геррис встретил его улыбкой. По‑волантински он говорил хуже Квентина, однако согласно их замыслу вести переговоры полагалось ему. В Дощатом городе виноторговца изображал Квентин, но это плохо у него получалось. В Лиссе, сменив корабль, они поменялись заодно и ролями. На «Жаворонке» Клотус Айронвуд был купцом, а Квентин – его слугой. В Волантисе, после гибели Клотуса, роль купца перешла к Геррису.

Он высокий, с зеленовато‑голубыми глазами и выгоревшими на солнце светлыми волосами, и его самоуверенность не знает пределов. Не зная языков, он всегда добивается, чтобы его понимали. Квентин, коротконогий и коренастый, с волосами цвета свежевскопанной земли, рядом с ним выглядит незавидно. Лоб у него чересчур большой, подбородок тяжелый, нос широк. «Хорошее у тебя лицо, честное, – сказала ему одна девушка, – только улыбайся почаще».

Улыбки Квентину Мартеллу удавались не больше, чем его лорду‑отцу.

– Быстрый ли ход у твоего «Приключения»? – на ломаном валирийском осведомился Геррис.

Капитан, узнав его акцент, ответил на общем языке Вестероса:

– Быстрее не найдете, почтенный. «Приключение» так и бежит само по ветру. Скажите, куда путь держите, и я вас мигом туда доставлю.

– Я с двумя моими людьми путешествую в Миэрин.