— О чем ты только думала?! — прорычал он, усаживая ее на кушетку.

— Не смей повышать на меня голос!

Проворчав что-то нечленораздельное, он вышел в ванную за полотенцем, затем заглянул в спальню, взял там одеяло и вернулся к ней.

— Ты вся мокрая.

— Спасибо, я заметила.

Ни его сердитый тон, ни резкие слова (только дурой ее не обозвал за то, что выбежала вслед за ним!) не вязались с тем, как осторожно, даже нежно он укутал ее одеялом.

Завернув ее в теплое покрывало, опустился перед ней на колени. Снял насквозь промокшие шлепанцы, принялся энергично растирать ей ноги.

Астрид морщилась и едва удерживалась от стонов: никогда прежде ей не приходилось так замерзать! И невольно подумала: интересно, сколько раз терпел такой холод Зарек? Вот только у него не было теплого дома и согреть его было некому…

— Глупо. Очень глупо, — сурово проговорил он.

— Если так, то первым сделал глупость ты.

Он не ответил: вместо этого встал и обошел кушетку, оказавшись у нее за спиной.

Астрид не понимала, что он собирается делать, пока не ощутила его ладони у себя на голове, накрытой полотенцем. Она напряглась, ожидая грубых прикосновений.

Но Зарек не был с ней груб. Очень осторожно, удивительно нежно он вытирал ее мокрые волосы.

Странно! Кто бы мог подумать, что Зарек способен быть нежным?

Она ждала всего, чего угодно, только не этого.

Сколько еще загадок таит в себе этот человек?

Зарек стиснул зубы, борясь с собой. Нежные, легкие, как пух, пряди ее волос будили в нем неведомое прежде искушение. Он старался касаться Астрид только через полотенце, — но волосы ее то и дело щекотали ему кожу. И разжигали в нем огонь.

Что, если он ее поцелует?

Каково это — целовать женщину?

Никогда прежде у Зарека не возникало такого желания. Всякий раз, когда женщина хотела его поцеловать, он отодвигался или отворачивался. Эта интимная ласка была ему не нужна и неприятна.

Но сейчас он этого хотел. Не просто хотел — жаждал узнать вкус ее влажных, нежных, как розовые лепестки, губ.

Ты что, с ума сошел?

Вообще-то да. И уже давно.

В его жизни нет места для женщины. Нет места для спутников или друзей. С первых часов жизни удел его был определен — один-единственный удел.

Одиночество.

Даже когда он пытался найти свою стаю, его везде травили, везде преследовали, отовсюду изгоняли. Он — изгой. Никому не нужный, всеми ненавидимый и презираемый.

Он убрал полотенце и замер, глядя на нее, отчаянно желая запустить руки в ее влажные белокурые волосы. Она все еще была бледна от холода, но от этого, казалось, стала еще краше. Так хотелось ее согреть…

Зарек не успел остановиться: рука его, словно по собственной воле, потянулась к ней, прижалась тыльной стороной ладони к ее нежной щеке.

Боги, какое наслаждение — просто к ней прикасаться!

Она не отодвинулась, не нахмурилась, не отбросила его руку. Она спокойно сидела и позволяла ему дотрагиваться до себя — так, как это делает мужчина.

Возлюбленный…

— Зарек? — неуверенно, боязливо прошептала она.

— Ты совсем замерзла, — проворчал он и поспешно убрал руку.

Надо держаться от нее подальше — от нее и от тех странных чувств, которые она в нем пробуждает. Не хватало еще к ней привязаться! Позволить ей себя приручить.

Всякий раз, когда он позволял себе кому-то довериться, это кончалось бедой.

Все «друзья» его предавали.

Даже Джесс, хотя уж его-то, живущего на другом конце света, казалось, можно было не опасаться…

Зарек поморщился — заныла раненая спина.