Я порылся в карманах и отыскал свою личную карточку – глядишь, проглотит. Охране Комплекса при чрезвычайных обстоятельствах дозволялось вмешиваться в работу всех узлов постройки, а если нынешние обстоятельства не таковы, то что тогда вообще называть «чрезвычайностью»?

    Кар мягко притормозил возле стальной плиты, загораживающей проход, и я критически осмотрел шлюз. Треугольный значок радиоактивности – всем известный желто-красный «пропеллер», грозная надпись по-английски и по-русски: «Danger! For staff only! Опасно! Только для персонала!» А самое главное – здесь я впервые обнаружил признаки жизни. Панель замка скромненько перемигивалась зеленым и красным огоньками. Значит, реактор не поврежден и его компьютер, в отличие от Рамзеса, действует.

    Карточка скользнула в прорезь, замок презрительно рявкнул, словно выругался, и красный индикатор заморгал чаще. Я повторил. Здешняя система, как видно, не отличалась общительностью, ибо только на третий раз коммуникатор сообщил мне почему-то женским голосом:

    – В допуске отказано. Вход только специальному персоналу.

    – Дура, – бросил я. – Я сейчас единственная разновидность персонала – и специальная, и обычная. Открывай, надо поговорить. И припомни сто второй пункт инструкции по безопасности и охране объекта. Особенно те слова, что касаются особых случаев. Ну?

    – Принято, – неожиданно покладисто ответил компьютер реактора. На этот раз речь принадлежала мужчине, а голос смахивал на рамзесовский. – Вложи карточку заново.

    На мониторе замка появились мои личные данные, оставалось приставить правый глаз к миниатюрному окуляру, чтобы сканер сравнил рисунок сетчатки глаза человека со снимком, запечатленным на чипе удостоверения, и наконец толстенная многослойная дверь отошла в сторону с тяжким хлюпом. Будто слон наступил в лужу жидкой грязи.

    Слабо освещенный, небольшой круглый зал, на дальней стене впечатляющий жидкокристаллический монитор со схемой реактора, терминал управления, два неприкаянно торчащих кресла операторов. Мне показалось, что сиденья запылены, хотя воздух сюда поступал через фильтры, останавливавшие даже вирусы, способные проникнуть с поверхности. Почти тотальная стерильность. На всякий случай я посмотрел на часы – в мои наручные ходики встроен дозиметр. Альфа– и гамма-фон незначительно превышает природный и за допустимые пределы не выходит. Слава богу.

    – Ты меня слышишь? – требовательно вопросил я. – Надеюсь, можно присесть?

    – Можно, – смилостивился Навигатор реактора. Компьютеры наподобие Рамзеса (или здешнего хозяина) очень удачно имитируют разум – в них заложена почти совершенная программа общения с человеком. Дабы мы, ущербные двуногие, не чувствовали дискомфорта при работе со всемогущей электроникой. Вдобавок данная программа обладает способностью к самосовершенствованию и самообучаемости: как ты с ним разговариваешь, так и он с тобой. Между прочим, несколько дней назад по вине Дастина замкнуло электросеть на втором подземном уровне Комплекса, и Рамзес, на плечи которого легли все заботы по устранению аварии, минут сорок яростно матерился, понося на чем свет стоит человеческую родословную вообще и безмозглую органическую субстанцию по имени Дастин Роу в частности. Мне, кстати, тоже изрядно досталось.

    – Как дела? – осведомился я, раздумывая, какие насущные вопросы следует задать прежде всего. В прохладной пещере ядерного дракона я чувствовал себя гостем, а потому машинально уселся на самый краешек кресла.