|
Прикинув, где может быть тренер, она через поле отправилась к раздевалкам. Навстречу ей ветер гнал по песку растрепанный лист. Сама не зная зачем, Таня наклонилась и поймала его. Это оказалась страница, вырванная из книги или, скорее, из журнала. Текст не имел ни начала, ни конца, но все же Таня прочитала его: «Некромаг не знает слова «нет». Некромаг всегда идет до конца. Некромаги не боятся одиночества. Основное отличие мертвяка от некромага: некромаг мертв всегда. Некромаги не боятся любить и ненавидеть. Некромаги не сомневаются. Они действуют. Некромаг любит ночь. У некромагов отсутствует брезгливость. Они способны спать в разрытой могиле на груде костей. Некромаги никогда не меняют своих планов, какими бы бредовыми они ни были. Некромаги способны на спонтанные поступки. Некромаг подобен стреле, выпущенной в цель. Если цель по какой-то причине исчезает, существование стрелы теряет смысл. Некромаги не любят себе подобных. Когда на одной тропе встречаются два некро-мага – один должен погибнуть. (Исключение: некромаги разного пола или некромаги, выросшие вместе.) Дух некромага, который убил себя сам или был убит более сильным некромагом, переселяется в победителя. Некромаги однолюбы. Дыхание некромага убивает мелких животных. Поцелуй некромага не забывается. Драконы и лошади интуитивно ненавидят некромагов. У некромагов не бывает детей. Некромаги никого и ничему не учат. Они самодостаточны и эгоистичны в своем знании. Некромаг, который выбрал ученика, готовится к…» Таня скомкала лист и сунула его в карман. Вопроса, как лист попал на поле и почему она решила поднять его, она себе не задавала. Всякому магу еще на первом курсе Тибидохса раз и навсегда вбивают в голову, что случайностей не бывает. Каждую минуту нам даются ответы, и надо только понять, на какой именно вопрос. * * * Нырнув в промежуток между двумя секторами, Таня вошла в раздевалку. Соловей, маленький, седой, кривобокий, сидел на деревянной лавке и разглядывал что-то, низко наклонив голову. Таню он не замечал. Дверь, на пороге которой стояла Таня, находилась за его спиной. Отсюда, от дверей, Соловей внезапно показался Тане состарившимся мальчиком, уставшим, покалеченным, но все таким же неунывающим и озорным. Она вдруг испытала к старому тренеру острую любовь, смешанную с жалостью. Нечто подобное она порой чувствовала и к Ваньке. Не окликая Соловья, Таня приблизилась и заглянула ему через плечо. Ей было интересно, на что он смотрит. Ощутив, что кто-то стоит у него за спиной, Соловей с досадой обернулся. С его губ почти сорвался гневный возглас, когда он узнал Таню. – Привет! Что-то ты сегодня рано, – сказал Соловей, смягчаясь. Таня была его любимицей. Сердиться на нее он не умел, разве только ворчал иногда, когда во время разбора игры она не понимала тот или иной тактический замысел. – Я хотела… В общем, наверное, ничего не хотела. Просто не знала, чем заняться, – проговорила Таня. Сказать правду всегда проще, чем выдумывать громоздкие объяснения. Соловей кивнул. – А я вот смотрю старые фотографии. Не хочешь взглянуть? – после короткого колебания он протянул Тане снимок. Она взяла пожелтевший четырехугольник картона. Снимок был черно-белый, поспешный, не оживающий, не столько снимок, сколько случайный щелчок лопухоидным фотоаппаратом. Похоже, кто-то из зрителей запечатлел один из моментов матча, когда игроки приблизились к его трибуне. Весь первый план занимал громоздкий великан со множеством глаз, использующий в качестве полетного средства дубину размером со ствол молодой сосны. |
