«…по имени Никто, из пустоты скроил себе пальто», — напевала Лаги, вешая трубку.

Неделю назад они второй раз встречались с Юсуфом — так, обмен вещами. Не считая старого паспорта Лаги, ничего важного не было, да и паспорт был уже не важен. Пошел дождь, они забежали в стекляшку с разрисованными новогодней гуашью окнами. Которая напротив Дворца пионеров.

Пахло подгоревшим хлопковым маслом; взяли по пирожку-«ухогорлоносу» и теплому какао.

Когда какао было выпито до глинистого осадка, Лаги сказала, что хотя мулла — не загс, но, наверное, надо опять к нему сходить, чтобы он их как-нибудь разблагословил. И замолчала, разглядывая жирную бумажку от чебурека с кусочком карикатуры.

Нет, не надо ходить, Юсуф узнавал, он сам должен три раза сказать слово «талак», и все пройдет, то есть нет; да, это как развод.

Разрисованные стекла кафе. Пузатые елочные игрушки и хвоя, похожая на больной кактус. Все в каких-то пятнах и кровоподтеках. А снаружи не так. Снаружи красиво. Праздник для наружного пользования. А Лаги внутри, холодно, и тело напротив, которое она когда-то целовала в каждую родинку, сидит и читает ей инструкцию, как надо правильно, по обычаям, разводиться.

— Так, может, приступим, — предложила, улыбнувшись, Лаги.

Юсуф не понял. Потом понял, даже присвистнул:

— Что, прямо… здесь?

Лаги кивнула и попыталась выцедить из гущи остатки какао.

— Здесь, в кафе? — переспросил Юсуф.

«Пойти взять еще какао, что ли?» — решала Лаги.

— Свадьбу не делали, хотя бы развод — в кафе.

«Говорит как моя мать, как быстро от нее научилась», — подумал Юсуф.

— Меня недавно по телевизору показывали, интервью бра… — и осекся, вспомнил, что уже говорил ей об этом в тот страшный вечер неделю назад, у этого Рафаэля.

Дождь прекратился, за окном проклюнулось солнышко.

— Талак, — хрипло сказал Юсуф.

Лаги внимательно посмотрела на него, потом снова в окно. Действительно, распогодилось. Ну же.

— Талак… Талак.

— Все? Ну… я пошла, еще продуктов к Новому году купить, в университете нарисоваться, подарки детям… Спасибо тебе за все… и за какао, и за чебурек! — Еще раз окинула взглядом Юсуфа. Потолстел, что ли? — До свидания, Юсуф-жон.

Он видел, как Лаги прошла, уже на улице, мимо размалеванного окна кафешки, щурясь от слабого зимнего солнца. Потом исчезла, но Юсуф еще пару минут глядел на бездарный новогодний витраж. Игрушки, хвоя, Янги йил билан.

Доктор Блютнер медленно выгуливал толстого пуделя по имени Аполло. Как и положено пуделю, Аполло вел себя легкомысленно, Блютнер — глубокомысленно и сурово, как положено Доктору. Профессорский райончик, где происходила прогулка, отпугивал глаз почти швейцарской красотой — красотой тишины и гигиены, ландшафта с брезгливо поджатыми губами.

Пудель бегал где-то внизу, нюхал брусчатку, тявкал на сонных голубей. Голова Доктора плыла, покачиваясь в белесом сыром воздухе, на высоте метр семьдесят пять от мокрой мостовой, глаза полуприкрыты, уголки губ упали вниз. Тянулась муторная послерождественская неделя, с утра дождь, газеты врали больше обычного, болело плечо, и кто-то утром уронил пепел в чашку с кофе.