Должно быть, её собственное личико было очень смиренно в эту минуту, потому что Сова разом успокоилась и сказала:

— Надо говорить: здравствуйте, m-lle!

— Хорошо, — покорно отвечала Сове Тася, — я буду говорить так, как вы желаете, потому что мне хочется есть и очень надоело сидеть в этом противном карцере. Скажите, m-lle классная дама, где я могу найти что-нибудь поесть? — через минуту добавила она.

— Говорите просто m-lle, не смейте прибавлять — классная дама, — снова заволновалась Сова.

— Ну, просто m-lle, — разом согласилась Тася, — дайте мне есть!

— Все будет в свое время! — произнесла строго надзирательница. — Прежде всего идите в уборную. Оденьтесь там в пансионерское платье, умойтесь и причешитесь, и когда ударит колокол, приходите вместе с другими пить чай.

— Я пила у мамы какао по утрам.

— Здесь вы будете пить то, что вам дадут, — еще строже произнесла Настасья Аполлоновна.

«Такая же злючка, как наша Маришка. Вот противная!» — мысленно решила Тася. Однако, не посмев ослушаться, покорно двинулась следом за классной дамой.

В небольшой комнате, куда привела ее надзирательница, стояло несколько умывальников, подле которых плескались и мылись пансионерки.

— Новенькую простили! Новенькую простили! — кричала бойкая Фимочка Ярош, старательно намыливая себе руки.

— Пойдемте, я покажу вам вашу постель в дортуаре, — подошла к Тасе Маргарита Вронская или Красавица, как ее называли девочки.

Маргарита была действительно прехорошенькая. Тонкое личико, точеный носик с горбинкой и ласковые голубые глаза притягивали к ней каждого, кто ни взглянет на девочку. Тасе она понравилась больше других. К тому же она не дразнила Тасю накануне и теперь обращалась с ней так, точно ничего не происходило между новенькой и остальными.

— A вы, должно быть, хорошая, — сказала Тася, любуясь девочкой, и, подпрыгнув, неожиданно чмокнула Вронскую почти в самые губы.

Ta рассмеялась.

— Забияка пришла! Забияка! — снова раздался за плечами Таси знакомый голос.

Она быстро оглянулась и увидела Ярышку, насмешливо щурившую на нее свои бойкие глаза.

— Фима, молчи! Не смей задирать новенькую, — и белокурая Дуся быстро подбежала к Тасе. — Они тебя не тронут больше, только ты сама не дразни их, — поспешно шепнула она ей на ухо.

Дуся не солгала, сказав, что ее любят в пансионе. Маленькую сиротку слушались с первого слова. Даже самая отчаянная шалунья Ярош и злая горбунья Карлуша повиновались ей беспрекословно.

Ровно в восемь часов снова ударил большой колокол. Это глухая кухарка, готовившая для пансионерок обед, звонила к утреннему чаю.

Девочки с веселым смехом и шумом вошли в столовую, но при виде сидевшего там за столом с газетой в руках господин Орлика и его строгой сестры, разливавшей чай, разом притихли.

Каждая из пансионерок заняла свое место за завтраком, состоявшим из стакана чаю и куска свежего ситника.

Тася очутилась как раз между Дусей и Маргаритой Вронской.

Дети пили чай в глубоком молчании.

И вдруг, среди гробовой тишины, раздался звонкий голосок Таси:

— A что у вас сегодня за обедом на сладкое?

Эго было так неожиданно, что господин Орлик выронил газету, a m-lle Орлик — крышку с чайника, которая, со звоном упав на пол, тут же разбилась вдребезги.

Тасе показалось это очень смешным.

Она, расхохоталась на всю комнату, пригибаясь головой к столу, причем задела кружку с чаем.

Кружка опрокинулась, и на скатерти образовалось огромное пятно.