Давай сыграем на то, кому из нас оно достанется, но я уверен, что эту последнюю партию в покер выиграешь ты: думаю, даже необязательно сдавать карты, времени совсем нет.
Настаиваешь? Вот это мне нравится, профессионал борется до конца. Договорились. Пять в открытую. Уступаю тебе ход. Туз тебе. Видишь, какой хороший почин? Восьмерка мне. Валет тебе. Дама мне. Еще один валет тебе: пара. Еще восьмерка мне, тоже пара, но поскромнее. Двойка тебе. Тройка мне. И пятая карта: четверка тебе, ты остаешься с парой валетов. И восьмерка мне: тройка… но она не считается, я взял ее снизу колоды. Возьму себе другую: пятерка…
Ты соображаешь или нет? Я знал, что ты выиграешь, значит, тебе полагается самое надежное укрытие. Оно так хитро устроено, что тебя никогда не найдут, любовь моя, и подумают, будто тебя нет дома или ты вообще не существуешь, они ведь такие ослы…
И о себе я уже подумал, второе местечко тоже неплохое, но вряд ли спасет меня. Тот, кто проиграет, кого они найдут, того заберут, но это не важно: ты же всегда будешь рядом.
Уже слышна сирена… Прячься, дорогая, прячься скорее, соревнование начинается.
Письмо Паулино чистильщика в табачную лавку
Паулино Яньес Сегадо (увечный чистильщик сапог). Барренкалье, 13 (подвал без окон). 48005 Бильбао (Бискайя). У меня нет телефона, даю номер бара «Левиафан», 416–66–11, он на первом этаже прямо надо мной, и там почти всегда принимают сообщения для меня. Сказать, что для Паули, инвалида на тележке.
Свидетельство об инвалидности: Z-0001313 (регистрационный номер в Службе социальной защиты).
В табачный магазин.
Бильбао, 2 февраля 1992, воскресенье.
Милостивые государи!
Я осмелился написать вам, потому как уже давно мысль эта вертелась у меня в голове, а когда мы обсудили ее в баре, меня довольно горячо поддержали и малость приободрили.
Прежде, чем перейти прямиком к дельцу, осмелюсь немного порассказать о вашем покорном слуге и о своей задумке.
Надо мной и моими родичами судьба насмеялась по-разному. Я имею в виду, что им всю паршивую жизнь не требовалась обувка, так уж на роду было написано. Ваш покорный слуга, однако, носил детские ботиночки до семи месяцев. Несчастье случилось со мной в тот день, когда мамка оставила меня на трамвайных рельсах – чтобы я не скучал, играя в паровозик, как она позже объясняла – пока она покупала две полбуханки хлеба, которые ежедневно съедали они с отцом. Прошла «восьмерка» и переехала меня.
С тех давних пор меня нужно поддерживать на тележке, чтобы я сумел помочиться (ширинку я расстегиваю самостоятельно), не забрызгав себе лицо.
Как вы, наверное, поняли, я не мог не упомянуть о своей тележке, хотя до сих пор еще не коснулся главного. Тележка принадлежала моему отцу, и ее я люблю больше, чем любил его самого.
Бедняга тешился иллюзией, будто его с ней и похоронят, но я – а я заговорил бы зубы и глухонемому – убедил папашу, когда тот одной ногой уже был в могиле, что удобнее, если его положат в склеп без протеса: да-да, не стоит удивляться, что у меня язык подвешен, как надо, я не недотепа какой-нибудь. И тогда, без тележки, ему хватило бы и половинки ниши, а когда наступит день мамке перейти в мир иной, она заняла бы вторую половину, и в результате – небольшая экономия для семьи, главное, конечно, для нижеподписавшегося.
Ибо я спал и видел вожделенную тележку. Мне до смерти надоело ползать по полу с культями спеленатыми мешком из толстой дерюги, и утыкаться носом в вонючие ноги, чужие, разумеется.
Дело, в котором я надеюсь на вашу подмогу, касается тележки, что для вас, ясно, давно не секрет. Сам я тоже моментально сообразил, что она выглядит довольно непрезентабельно, ей недоставало солидности, что ли.
Ко всему прочему дети меня постоянно донимают и позорят. |