– Мне худо. Вино не пошло мне впрок, – пожаловался Килес.

– Мне тоже не сладко. Сдавай снова, шевелись.

– Не хочу, ты меня обыграешь. Я знаю, – Килес рассыпал карты по столу.

– Не заговаривай мне зубы. У тебя на пятьдесят очков больше, а я… я не жалуюсь. Возьми карты и продолжай игру, или я тебя вздую так, что небо с овчинку покажется.

Килес чувствовал позывы к рвоте. Он собрал карты, перемешал их, дал снять и сдал по пять каждому. Обоим пришлось вытирать потные ладони о грязные рубахи, чтобы удержать карты в руках. Килес составил тройку семерок, Астарлоа две пары королей и валетов.

Астарлоа осознавал, что настал момент проучить дурака, который ни разу за всю игру не заподозрил, что не хватает туза и короля. Капли холодного пота покрыли его лоб и мясистые щеки, потом он произнес:

– Ставлю пятьдесят.

– Я… и я тоже.

Астарлоа попросил одну карту. Килес оставил тройку и сбросил две. Килеса беспокоило, что Астарлоа сохранил четыре карты, собственная тройка не внушала ему уверенности. Но все волосы на его теле встали дыбом, когда он убедился: после сброса и прикупа комбинация не улучшилась. Он не знал, что к Астарлоа тоже не пришло ничего стоящего, и он, Килес, бьет две пары противника. Тот же ломал голову над тем, как же ему исхитриться и подменить бесполезную четверку, которую он получил в прикупе, тузом, припрятанным в правом носке, зато он прекрасно знал, что у партнера на руках тройка, и если удастся совершить подмену, то он выиграет партию, а если сейчас выйдет из игры, то на следующей сдаче его положение будет весьма шатким. Он собрал остатки мужества и поднял ставку на сотню. Судьба была благосклонна к начинающему шулеру. От азартного волнения непереваренное вино неудержимо подступило из желудка к горлу, и Килес едва успел вскочить, схватив одной рукой свои карты, а другой – колоду, до того, как едкая жижа фонтаном хлынула изо рта на перекладины лестницы. Астарлоа использовал те пять секунд, в течение которых находился вне поля зрения Килеса, чтобы подменить четверку тузом, достроив таким образом фулл. Три бурных приступа рвоты исторгли из Килеса остатки последнего ужина, обильно оросив железные ступени.

Килес возвратился к столу, выложил изгаженную колоду, еще раз посмотрел на свои пять карт, тоже выпачканные, и выдавил после мучительного раздумья пророческие слова:

– Все в руках Господа. Ставлю сто.

Спустилась ночь. Прошло больше часа с тех пор, как Хульен с матерью оставили Перу в одиночестве на кухне, ошибочно полагая, что он хочет побыть наедине с собой. Подмастерье палача выпил целую бутылку сногсшибательного пойла и был совершенно пьян. Когда мать и Хульен вернулись за ним, он не сумел даже приподняться со стула. Хульен бил его по щекам, ругался и проклинал себя за то, что совершил такую ужасную глупость, оставив парня одного. Еще он корил мать за то, что дала Перу коньяк.

– Словами делу не поможешь, а сделанного не воротишь. Подожди до завтра, и все дела. Ничего не случится за один день, – посоветовала мать, вовсе не желавшая лишних неприятностей.

– Так нельзя. Приказано все сделать сегодня ночью. Мне надо это сделать самому, сверх того, придется пойти одному.

– Ну и чего ты хочешь? Чтобы с тобой пошла твоя мать?

Хульен достал из тайника пистолет и попросил мать, чтобы она помогла пьяному забраться в постель.

Килес сидел на койке и слепо смотрел перед собой. Красноватые потеки рвоты – в землянке воняло ужасно – запачкали всю рубаху на груди, тянулись из углов рта по подбородку: у него не было сил даже на то, чтобы просто утереть рот рукой. Он почти неслышно повторял снова и снова:

– Я очень молод… Не хочу умирать.

Астарлоа стоял, привалившись спиной к стене в углу бункера, где Килес со своего места не мог его видеть.