Но сейчас Пантелей впервые пожалел о своем упрямстве: потом он так и не смог точно объяснить, что же случилось. Все в деревне, конечно, посмеивались, мол, дед Пантелей совсем глазами плох стал. Да только видел он, уверен был, видел все, о чем говорил, так же четко, как свои ладони. И то, что он видел там, на поляне, еще долго стояло перед его глазами. А видел он рану на боку животного, подстреленного опытной, недрогнувшей рукой. Это была смертельная рана, из нее хлестала кровь. А потом вдруг эта рана исчезла на его глазах, только бледненький рубец остался. Не могло у него уложиться подобное в голове, не было на то никакого разумного объяснения.

Пантелей как завороженный смотрел на место, где недавно лежал лосенок.

– Погоди, погоди, да что же это? – пробормотал он наконец, растерянно переводя взгляд с травы, на которой остались следы крови, на девочку и ее брата. – Да он же раненый был, помереть должон был. Вот тут вот лежал… Погодь, Оля, что это он, а? Почему так вышло-то?

Девочка легко поднялась с колен и пожала плечами, мол, не знаю, как так получилось, я ничего странного не заметила…

– А эти что? – старик обескураженно кивнул в сторону собак, которые пристыженно жались к кустам. И вновь ответом ему было молчание.

Пантелей выругался, развел руками, недоуменно разглядывая Олю.

Вася тем временем побегал по берегу ручья и, найдя место, где можно было его перейти, присоединился к сестре.

– Пошли, Васятка, домой, пора уже. Нам грибов хватит на несколько сковородок, – сказала Оля.

И, оставив ошарашенного, бормочущего что-то себе под нос старика на поляне, они побрели по лесу.

Они прошли сумрачную еловую чащу и, выйдя из леса, двинулись через большое, уже сжатое поле. Погода вдруг испортилась, небо посерело, подул порывистый ветер и начал моросить мелкий, колючий дождь.

– Как бы грозы не было… Правда, бабушка Марфа говорила, что осенью гроз не бывает… Так, иногда… – задумчиво проговорила Оля, озабоченно задрав голову. – А сейчас, смотри, вроде громыхает. И туча вон какая черная идет. Половину неба застит…

– Я грозы страсть как боюсь, – прошептал начавший дрожать то ли от холода, то ли от страха Вася.

– Я знаю, – усмехнулась Оля, забирая у братишки корзинку. – Вот что, Васятка, беги-ка домой, да пошибче.

– А как же ты?

В глубине души Вася тоже считал, что переживаний на сегодня ему хватит, но согласиться сразу было бы некрасиво.

Оля укоризненно кивнула на их добычу:

– А я потихоньку пойду, не бросать же грибы-то… Ведь весь день собирали. Я же не такая трусишка, как ты, – усмехнулась она.

Мальчик некоторое время колебался, но потом малодушно признал, что эту битву за взрослость он проиграл.

И, испытывая немалые угрызения совести, – одной дотащить тяжелые корзины Оле будет трудно, – Вася все-таки припустил со всей мочи домой. Он нестерпимо хотел побыстрее оказаться в теплой избе, съесть краюху хлеба с молоком, а потом прикорнуть где-нибудь у печки и забыть все злоключения этого дня. Завтра он отправится с Митькой на речку искать бобров и ловить рыбу. Авось и исправит свое сегодняшнее недостойное поведение.

Оля проводила Васю снисходительным взглядом, наблюдая, как его фигурка в великоватой телогрейке становится все меньше, превращается в точку, а потом и вовсе исчезает вдали, там, где виднелись дома деревни.

Девочка взялась за корзины – свою, переполненную, и Васину – и с трудом поволокла их по полю. Порывы ветра становились все сильнее, дождь полил как из ведра.