– Боже мой, ну и громадина! К ней уж стоило бы приделать пару колесиков. Ох! Ты что, свой дом на кирпичи разобрал и с собой прихватил?

Услышав про дом, Льюис заметно опечалился, и Джонатан решил сменить тему. Прочистив горло, он начал:

– Ну что ж, повторюсь, добро пожаловать в округ Капернаум и красивейший исторический городок Нью-Зибиди; население шесть тысяч человек, и продолжает… не расти.

Где-то наверху загрохотали часы.

Джонатан замолчал. Резко остановился, уронив чемодан, его руки безвольно повисли. Льюис испуганно смотрел на дядю. Глаза мужчины застыли и заблестели.

Часы отбивали удар за ударом. Мальчик поднял голову. Звук шел от высокой кирпичной башни через дорогу. Своды колокольни напоминали морду с широко распахнутыми глазами и раскрытым в крике ртом, сразу под которым висел большой блестящий циферблат с железными цифрами.

Бом, – еще удар. Колокол был большой, железный и гулкий, и звук его вызывал у Льюиса чувство безнадеги и беспомощности. Почему-то колокола всегда действовали на него подобным образом. Но что с дядей Джонатаном?

Бой часов прекратился. Джонатан вышел из транса. Он резко потряс головой и неуклюже поднял руку к лицу. Дядя сильно вспотел, судорожно протер лоб и распаренные щеки.

– Хм. Ох. Хм-м. Ох, прости, Льюис. Я… я только что вспомнил, что оставил… оставил на огне кипящий чайник. Я иногда впадаю вот в такое оцепенение, когда вспоминаю что-нибудь, о чем забыл, ну или наоборот, что ли. Дно у чайника наверняка теперь испорчено. Пойдем. Пойдем поскорее.

Льюис с подозрением глянул на дядю, но ничего не сказал. Они продолжили путь.

Покинув хорошо освещенную Мэйн-стрит, Льюис и дядя Джонатан вскоре торопливо шагали по длинной обсаженной деревьями аллее под названием Мэншн-стрит в сторону глубокого тоннеля. На дороге разливались лужи фонарного света. Джонатан расспрашивал племянника об учебе и о спортивных успехах Джорджа Келла. В Мичигане, как решил дядя Джонатан, Льюису придется болеть за «Тайгерс». Дядя наконец перестал жаловаться на тяжелый чемодан, но временами останавливался, опускал кофр на дорогу и разминал покрасневшую руку.

Льюису казалось, что дядя Джонатан в темноте говорит громче, чем при свете уличных фонарей, но почему, было непонятно.

Взрослым не положено бояться темноты, да и шли они не по мрачной пустой улице. В большинстве домов по обе стороны горел свет, было слышно, как смеются, разговаривают и хлопают дверьми их обитатели. Дядя казался Льюису странным, но мальчику эта странность скорее нравилась.

На углу Мэншн-стрит и Хай-стрит Джонатан остановился. Перед почтовым ящиком с надписью «Только для писем» мужчина поставил чемодан и сел на него.

– Нам в дом на вершине холма, – отдышавшись, пояснил Джонатан.

Хай-стрит в свое время получила правильное название. Улица поднималась наверх и дядя с племянником шли, наклонившись вперед и медленно переставляя ноги. Льюис то и дело предлагал дяде помочь с чемоданом, но тот каждый раз отказывался, уверяя, что справится сам. Мальчик уже жалел, что притащил с собой столько книг и свинцовых солдатиков.

На вершине холма Джонатан вновь опустил чемодан. Затем достал пестрый платок и промокнул лицо.

– Вот и они, владения Барнавельтов. Как тебе?

Льюис осмотрелся.

Перед ними возвышался трехэтажный каменный особняк с высокой башней. Во всем здании горел свет. Свет лился даже из верхнего овального окошка, в окружении отделочной плитки похожего на глаз. Перед домом раскинулся каштан. Его листья тихо шелестели под порывами летнего ветерка.

Закинув руки за спину и широко расставив ноги, Джонатан постоял немного по стойке «вольно». Затем повторил:

– Как тебе здесь, а, Льюис?

– Очень здорово, дядя Джонатан! Мне всегда хотелось жить в особняке, а это определенно похоже на особняк.