Однако рука его не опустилась. Кинжал остановился в нескольких дюймах от груди итальянца, который, предчувствуя скорый и неминуемый конец, невольно закрыл глаза.

Увидев поверженного Кончини, Ландри Кокнар бросился к сражающимся; он прекрасно понимал, что сейчас произойдет. Это он обеими руками схватил запястье Вальвера и остановил смертоносный клинок.

Обернувшись к слуге, Вальвер яростно воскликнул:

— Дьявол тебя побери, Ландри! Ты что, хочешь, чтобы я убил сначала тебя?

— Сударь, — торжественно ответил Ландри Кокнар, — вы не можете заколоть этого человека.

— Но почему? — в бешенстве крикнул Вальвер.

— Потому что этот человек отец той, кого вы любите… той, которую вы хотите видеть своей женой, — произнес Ландри Кокнар.

Вальвер мгновенно отпустил Кончини, вскочил и даже отбежал в сторону.

К этому времени Мюгетта окончательно очнулась и, спрыгнув с кровати, остановилась на помосте, с замирающим сердцем наблюдая за ходом поединка. Услышав слова мэтра Ландри, она страшно побледнела; ноги ее ослабели, и, чтобы не упасть, она вцепилась в спинку кровати.

Над четырьмя участниками этой зловещей сцены нависла пугающая тишина.

— Ее отец! — механически повторил Вальвер, не веря своим ушам.

— Мой отец! — в ужасе рыдала Мюгетта.

— Да, ее отец, — подтвердил Ландри Кокнар.

И с упреком добавил:

— Ах, сударь, ну почему вы не позволили мне занять ваше место?.. То, что не можете сделать вы, смог бы сделать я. И мы бы навсегда избавились от нашего врага… А теперь… Силы небесные, только бы ваше упрямство не стало причиной непоправимого несчастья!..

Одэ де Вальвер опустил голову и принялся нервно теребить усы. Он понимал, что достойный Ландри Кокнар прав. Кончини-отец был гораздо более опасен для Мюгетты, нежели Кончини-влюбленный. А перед защитником девушки возникало неодолимое препятствие: не мог же он убить отца своей невесты!

Кончини был оглушен словами Ландри Кокнара. Отдадим ему должное: чувства его пришли в смятение. Стоило ему узнать, что Мюгетта — его дочь, как от его былой страсти не осталось и следа и он искренне ужаснулся приступам похоти, испытываемой им к собственному ребенку. Он стоял и украдкой поглядывал на Мюгетту: теперь, когда он узнал, что она — его дочь, ему было стыдно прямо смотреть в глаза девушке.

Всеобщее изумление, сменившееся гнетущей тишиной, длилось всего несколько секунд, но для четверых участников разыгрывавшегося спектакля секунды эти показались часами.

Наверное, они еще долго бы так простояли, но внезапно потайная дверь, к которой с таким упорством стремился Кончини, широко распахнулась и в спальню вошли две женщины.

Увидев их, Ландри Кокнар подскочил к Вальверу и, крепко сжав ему руку, безмолвно указал на ту из них, которая величественно выступала впереди своей спутницы.

— Вот мать Флоранс, — шепнул он ему на ухо, — мать вашей невесты!

— Королева-регентша! — содрогнулся Вальвер.

Указывая краем глаза на Кончини, склонившегося перед королевой в глубоком поклоне, Ландри Кокнар с неподражаемой интонацией зашептал:

— Отец и мать, обрекшие свое дитя на смерть в самый день появления его на свет… Смотрите внимательнее, сударь, смотрите внимательнее…

Вместо ответа Вальвер решительным движением взял у Ландри шпагу и прицепил ее к поясу.

Они говорили тихо, очень тихо. Однако Мюгетта услышала их. Она еще больше побледнела, глаза ее стали совсем круглыми. Она смотрела на Марию Медичи, и во взоре ее читалось неизъяснимое страдание. Она шептала про себя:

«Моя мать!.. Вот моя мать!.. И это она, моя мать, в самый день моего появления на свет приговорила меня к смерти!.