— Она смотрела мимо него в окно. — Я скучала по голубям. Я везде их слышала, но видеть не могла. Я очень люблю голубей. Меня восхищает, что они, такие большие, не запугивают воробьев. Держат язык за зубами, не спорят день и ночь о политике. Только не говорите мне, что у голубей нет зубов.
— Вместо этого я буду утверждать, что у голубей нет политики. — Теперь он должен еще чем-нибудь отвлечь ее, пока не вернулся Роберт и остальные. Хотя у них было небольшое поручение, но он терял агентов и на таких заданиях. А с ними была Маргарита. — Садись за фортепьяно, Анник. Пора заниматься.
Гальба дернул шнурок звонка, вызывая Джайлса, который должен был отпереть им двери.
— Голуби не знают, как ужасно вы тут обращаетесь с заключенными. — Глаза у нее смеялись.
Ей было с ним уютно, она чувствовала себя как дома. Его внучка — человек преданный. Она с каждым часом брала на себя обязательства перед ним, его организацией, перед Англией… еще неделя, может, несколько дней — и это будет сделано.
Джайлс стал еще одной приманкой. Оба шли перед ним по коридору, склонив головы, о чем-то шептались. Она была в восторге, что имеет кровного родственника одного с ней возраста, кузена. Она могла бесконечно слушать глупейшие семейные сплетни, радуясь, что все эти люди — ее родственники.
Она уже была неразрывно связана с Робертом. Его дочь и его внучка полюбили замечательных мужчин, теперь за род Гриффитов можно не беспокоиться.
Чего не скажешь о музыке. Войдя в гостиную, он увидел, что Анник стоит, освещенная солнцем, и хмуро смотрит на фортепьяно.
Конечно, она прекрасна, как рассвет. Одна из тех женщин, которые рождены, чтобы сводить мужчин с ума. Старый дьявол Фуше прав в одном: этому агенту пора сменить одежду мальчика и поле боя на салон и политику. Она слишком ценна, чтобы тратить ее способности на военную разведку.
— Когда-нибудь ты захочешь изображать молодую женщину из хорошей семьи. Поэтому тебе давно нужно было выучиться игре на фортепьяно, не знаю, о чем думала твоя мать.
— Я не музыкальна.
— Как и молодые леди из хороших семей. Они поклоняются музе лирической песни Эвтерпе, но совершенно ее не слышат.
— То есть они не могут играть. У меня уже головная боль от ваших классических ссылок, ваших уроков фортепьяно и ваших бесконечных доводов. — Она поставила ноты на пюпитр. — Вы слишком уверены, что я останусь здесь, буду работать на вас и отдам все мои секреты Англии.
— Я уверен. Ты десять лет провела в резне, которую устроил Наполеон в Европе. Ты не простофиля и не сумасшедшая. Чтобы не увидеть Кент поверженным и сожженным, ты дашь мне то, что у тебя в голове.
— И дам преимущество Англии, чтобы я могла увидеть как британские солдаты жгут маленькие фермы Нормандии.
— Или, возможно, ты помешаешь Бонапарту сжечь Вандею. Никто не знает, чем могут обернуться его действия.
— Никто не знает. Это глупость, что вы говорите.
Она еще очень молода. Порой он забывал об этом, разговаривая с ней.
— Я тридцать лет изобретал планы, чтобы управлять событиями. И узнал, что будущее — это не дрессированная собака. Ничто не происходит, как мы планируем. Целесообразность — самая обманчивая из советчиков.
— И все же приходится выбирать. — Анник перевернула нотный лист, затем другой. — Я должна выбрать.
— Тогда не пытайся угадать будущее и сделай это. Делай, что считаешь правильным здесь, в эту минуту. И это, внучка, ты способна отличить.
Невыносимая тяжесть знания, которое она носила, отразилась в ее глазах. Только проблеск. Затем она села за фортепьяно и открыла крышку.
— Если б я даже могла вас понять, хотя и не понимаю, я бы не послушала. |