II

В больнице само течение времени документировано: секунды измеряются ударами пульса, каплями крови или плазмы, вводимой через капельницу; минуты — остановкой сердца; часы — подъемом и падением кривой на температурном графике, продолжительностью операции. Когда пришла пора документировать события, происшедшие в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое января, лишь немногие из главных действующих лиц в больнице Джона Карпендара не знали, что они делали и где находились в каждый отдельный момент бодрствования. Возможно, они не хотели говорить правду, но по крайней мере знали, где ее искать.

В ту ночь неистовствовала буря, то усиливаясь, то затихая, при этом сила и даже направление ветра все время менялись. В десять часов он едва превышал всхлипывающее легато среди вязов. А час спустя вдруг поднялся до бешеного крещендо. Огромные вязы вокруг Дома Найтингейла трещали и стонали под натиском бури, а ветер завывал среди них дьявольским хохотом. Вдоль безлюдных тропинок кучи опавших листьев, все еще тяжелых от дождя, лениво шевельнулись, потом распались на мелкие кучки и взвились, закружились сумасшедшими вихрями подобно стайкам безмозглых насекомых, чтобы потом прилепиться к темной коре деревьев. В операционной на самом верхнем этаже больницы мистер Кортни-Бриггз продемонстрировал свою невозмутимость перед стихией, тихо заметив своему ассистенту, как сильно разыгралась буря, прежде чем вновь с удовлетворением погрузился в размышление над сложной хирургической задачей, пульсирующей меж разверстых краев раны. Под ним в тишине тускло освещенных палат бормотали и ворочались во сне пациенты, словно чувствуя смятение природы. Рентгенолог, которую вызвали из дома, чтобы срочно сделать рентгеновские снимки пациента мистера Кортни-Бриггза, закрыла аппарат, выключила свет и задумалась, выдержит ли обратную дорогу ее маленькая машина. Ночные сестры бесшумно двигались среди своих больных, проверяя окна, плотнее задергивая шторы, словно стараясь не впустить в палаты какую-то страшную постороннюю силу. В сторожке у главных ворот дежурный привратник неспокойно поежился в своем кресле, потом поднялся, скрючившись, на ноги и подбросил еще пару кусков угля в камин. Здесь, вдали от людей, ему очень не хватало тепла и уюта. Его маленький домик сотрясался от каждого порыва ветра.

Но незадолго до полуночи буря притихла, словно в предчувствии колдовского часа, той глухой ночной поры, когда слабеет пульс и умирающий больной наиболее безболезненно уходит в забытье, из которого нет возврата. Минут на пять установилась жуткая тишина, сменившаяся легким ритмичным подвыванием, по мере того как ветер налетал и затихал среди деревьев, словно выдохшись от собственной ярости. Закончив операцию, мистер Кортни-Бриггз снял перчатки и прошел в раздевалку хирургов. Едва разоблачившись, он связался по настенному телефону с сестринским этажом в Доме Найтингейла и попросил сестру Брамфетт, старшую сестру платного отделения, вернуться в палату, чтобы обеспечить уход за его пациентом в течение первого, самого опасного часа после операции. Он заметил с удовлетворением, что ветер стих. Она сможет сама пройти через парк, как уже проделывала это бессчетное число раз по его просьбе. И не надо чувствовать себя обязанным ехать за ней на своей машине.

Меньше чем через пять минут сестра Брамфетт в плаще, окутавшем ее, словно флаг, навившийся на флагшток, с капюшоном, низко натянутым на оборчатую сестринскую шапочку, решительной походкой шла через парк. Было удивительно спокойно во время этой краткой интерлюдии бури. Сестра бесшумно ступала по мокрой траве, даже сквозь толстые подошвы своих башмаков ощущая, как пропиталась дождем земля, а тем временем то одна, то другая тоненькая веточка, сломанная бурей и едва державшаяся на кусочке коры, отрывалась и с легким стуком неожиданно падала к ее ногам.