А Жора стоял с добычей, не зная, что теперь делать.

— Чао-какао! Всех целую! — удалялась тем временем Натали.

— …И не жди, чтобы мое терпение кончилось, — в нарастающем раздражении говорил Трескин Валерке.

— Нет, я умываю руки! — не без торжественности нашел наконец решение Жора и, поставив отвоеванный стул на отшибе, в нескольких шагах от столика, уселся, скрестил руки и ногу закинул на ногу.

Должно быть, Люда глядела достаточно выразительно, оборачиваясь то на того, то на другого с тем подавленным, неявным изумлением, с каким озирается, стараясь не пугаться, заблудившийся в лесу путник — все вокруг мрак и загадка. И солнце уже заходит.

Случайно поймав взгляд девушки, Трескин заставил себя остановиться — резко осадил и совладал с раздражением.

— Бицепсы у тебя, Валера, каменные, а… это… а душа золотая, — продолжал он затем с притворной лаской. — Однако ж и золотая душа свою норму знает. Ты свою норму знаешь. Я твою норму знаю. Все твою норму знают. Что твое, то твое. Принял свое и вали. На выход, Валера, дай и душе отдохнуть!

Бесстрастно опрокинув последнюю рюмочку, Валерка и точно встал, глянул через весь зал в тот угол, где скрывался в тумане ресторанного угара противник, и пошел. Можно было надеяться, к выходу.

— А душа у тебя, Валер, золотая! Кто ж спорит — золотая! — приподнятым голосом провожал его Трескин, когда Валерка, минуя заскучавшего на отшибе Жору, коротким рассчитанным движением выдернул из-под него стул.

В вальяжной позе, ни к чему не причастный, если не считать седалища под собой, — вытянулся и руки сложил на груди, откинувшись, — Жора в миг испытания оказался ни на что иное не годен, кроме как грохнуться на пол. Так он и сделал.

— Боже мой! — в непритворном испуге вздрогнула Люда.

Народ вокруг, неподалеку за столиками, оборачивался, ожидая потасовки или чего-нибудь в этом роде. Женщины готовились визжать. Валерка, не оглядываясь, удалялся.

— Ты ушибся? — спросила Люда, приподнимаясь.

— Трескин, — жалобно проговорил Жора, когда подсел кое-как, покряхтывая, к столу, — это все на твоей совести, Трескин.

— Больно? — тревожилась Люда.

— Кровоизлияния внутренние! — не сдерживаясь уже, схамил Трескин. — Кровь ему в голову бросилась.

А Жора, никого в особенности не имея в виду, продолжал говорить сам себе, в силу внутренней потребности к произнесению слов:

— Это не лишнее бывает иной раз — мысли как-то живее бегают, когда кровь в голову бросится. Живей как-то соображать приходится. У некоторых… у них ведь кровь отливает обыкновенно к другим частям тела.

— Значит, все-таки бросилась? — повернулся Трескин.

Жора, если и уловил предостережение, не видел необходимости останавливаться:

— Бросилась. Выходит так.

— Что, полечить надо?

— А ты средство знаешь? Конкретно?

— А не обидишься?

— Что ж обижаться — помогло бы.

— Ну так не обижайся! — зловеще упавшим голосом произнес Трескин и точным хищным движением ухватил Жору за нос. Конкретно.

Жора дернулся и замер.

Но все это не могло быть всерьез — Люда распрямилась в ошеломлении, метнулась взглядом. Несколько секунд было у Жоры и у Трескина для того, чтобы найти выход из того немыслимого положения, в которое они себя поставили, всего несколько секунд было им отпущено на то, чтобы невероятным усилием вывернуться… Они растратили время и мгновение упустили за мгновением.