— Помилуйте, сударь, — едва сдерживая гнев, возмутился полковник. — Откуда в этой дыре театр? Вы что, издеваетесь? Вы бы еще променад по петербургской набережной прописали или посещение римского Колизея! — Он на миг смолк. — Однако же прошу извинить меня. Устал я, знаете ли… Вот, соблаговолите принять, — и протянул несколько ассигнаций, стремительно перекочевавших в карман сюртука гарнизонного лекаря.

— Даст бог, все сладится, — перекрестился на образа доктор и в сопровождении хозяина прошел в переднюю, откуда раздалась трель входного колокольчика. Отворив массивную резную дверь, Игнатьев впустил краснощекого, пахнущего свежим воздухом Самоварова и тут же представил:

— Позвольте отрекомендовать — Иван Авдеевич Самоваров. А это — Лисовский Максим Емельянович, полковой врач.

Доктор внимательно, с ног до головы, осмотрел вошедшего, будто собираясь дать заключение о состоянии его здоровья, и, слегка прищурив правый глаз, спросил:

— Смею полюбопытствовать, уважаемый Иван Авдеевич: а грудной жабой вы, случаем, не страдаете?

— Н-не д-дум-маю, — опешил столичный посланник.

— А думать вам, милостивый государь, и не требуется. Просто приходите завтра ко мне в лазарет на осмотр, вот и узнаем.

— Ну, если вы так считаете…

— А вы разве другого мнения? Да у вас лишнего веса пуда два, не меньше!

— Простите, но ведь мы с вами примерно одной комплекции…

— А это, скажу я вам, никакого значения не имеет. Вот представьте себе, сударь, разразилась самая, что ни на есть природная катаклизма: дождь проливной, ветер свирепствует, а по лужам идут двое. У них ни зонтов, ни калош, ни какой-нибудь приличной непромокаемой одежонки. А путь-то долгий. Вот наконец пришли они домой. Оба чайком горяченьким да малиновым вареньицем побаловались. Легли спать. Наутро один здоров-здоровехонек и снова на службу отправился, а другой «кхе-кхе» — кашляет, чихает, и ничто ему уже помочь не может. Так болезный и упокоился навеки. А почему? Да потому, что у всякого организма собственная надобность имеется. Что одному во благо, то другому во вред. Может, его не чаем, а водочкой поить надо было? А? Кто знает? Habent mortalia casum, — подняв вверх указательный палец с отбитым черным ногтем, назидательно выговорил полковой лекарь и тут же перевел: — «Все преходящее подвержено случайностям». Ну да ладно, позвольте, господа, откланяться. — Доктор вышел, спешно раскрывая на улице зонт.

— Тоже мне философ нашелся, развел тут антимонию… Ходит, ходит, а толку никакого, — раздосадованно выговорил Игнатьев и, поймав на себе вопросительный взгляд гостя, пояснил: — Недели две назад просыпаюсь среди ночи, смотрю, а супруга вся в слезах. «Слышу, — говорит, — голоса заупокойные. Зовут они меня к себе… Умру я скоро… Ты уж ребеночка нашего воспитай, да не забудь мне показать — на могилку мою его принеси». С тех пор каждая ночь для нее — мука мученическая. Да и доктор уврачевать ее никак не может. Вот и сейчас — плачет, насилу успокоил. Сегодня вечером пожалует наш главный лекарь — доктор Краузе. Надеюсь, он поможет. Даст бог, все сладится.

— А капелек успокоительных не давали? — участливо поинтересовался Самоваров.

— Чего только не пробовали! И «адский камень» прикладывали, и бобковой мазью натирали; цветочные отвары, эликсиры, снадобья всяческие, даже старуху вещунью приводили, а все без пользы! Единственно и осталось, что молиться… А вот и она.