Леберехт и Софи огляделись. Комната только для них двоих! Даже у родителей они не имели отдельной комнаты. Отец, мать и двое детей спали на одной кровати — в квадратном ящике с деревянным навесом над ним для защиты от холода, который шел сверху, и от насекомых, которые ночью могли упасть с потолка.

— Теперь все будет хорошо, — мягко произнесла Софи, когда хозяйка удалилась.

Леберехт покачал головой, как будто не верил ее словам. Затем он сказал сестре:

— Не верю я в доброту этого Шлюсселя. Должно быть, у него есть какая-то причина, чтобы с такой готовностью стать нашим опекуном. Трактирщик с Отмели ничего не делает без собственной выгоды!

— Ну, может, так захотела его жена. Хозяйка — женщина добросердечная. Это ведь каждому ребенку известно. Слава Богу, трактирщик избавил нас от сиротского дома.

Самой большой заботой Леберехта было продолжение своего обучения. Откуда ему взять те двенадцать гульденов платы в год, которые требовал Карвакки?

Вечером, за общим супом, трактирщик с Отмели в присутствии жены Марты и сына Кристофа объявил, как он представляет себе будущее приемных детей. Софи должна занять место служанки — без оплаты, но за харч и одно новое платье в год. Плату за учение Леберехта в течение двух лет Шлюссель возьмет на себя, в счет тех денег, которые будут получены из наследства покойного Адама Фридриха Хаманна, оцененного трактирщиком, после выплаты всех издержек, примерно в тридцать пять гульденов.

В то время как Якоб Генрих Шлюссель не торопился пускаться в дальнейшие объяснения по поводу того, что касалось опекунства, Марта смущенно помешивала суп.

— Разумеется, у вас может возникнуть вопрос, почему именно трактирщик с Отмели взял опеку над вами… — произнесла женщина.

— Ваша доброта всем известна, — перебила ее Софи.

Та опустила глаза и продолжила:

— Господь Всемогущий послал нам лишь одного сына. Такова была его воля: покарать нас за наши грехи и не дать другого потомства. Всякому виден позор греха, висящего над нашим домом, — единственное дитя. И, взяв вас в приемные дети, мы хотим стереть это позорное пятно. Отныне вы принадлежите к нашей семье.

Казалось, Марта испытала облегчение, объяснившись. Однако трактирщик и его сын выглядели довольно растерянными. Слова женщины — и это было очевидно — вызвали у обоих неприятное чувство.

После паузы Шлюссель провел ладонью по волосам своего толстого сына и гордо заявил:

— Зато этот единственный отпрыск доставляет нам много радости. Кристоф посещает иезуитскую школу. Он штудирует латынь, математику и учение Эвклида об элементах. — И обратился к сыну: — Скажи что-нибудь по-латыни, чтоб они видели, какой ты умный! Скажи что-нибудь!

Кристоф смущенно начал:

— Gallia omnis est divisa in tria partes…

— Partes tres!  — прервал его Леберехт. — Gallia est omnis divisa in partes tres!

Трактирщик рассмеялся:

— Подмастерье каменотеса пытается поучать ученика иезуитской школы!

— Почему бы и нет? — дерзко произнес Леберехт. — Если он умеет лучше говорить по-латыни…

— Ты? Ты?! — Старый Шлюссель стал смеяться еще громче. — Ты утверждаешь, что знаешь латынь? И кто же тебя научил?

— Мой отец, — коротко ответил Леберехт, а Софи гордо кивнула.

— Могильщик?

— Да, могильщик.

Шлюссель продолжал трястись от смеха.

— А кто же, с позволения сказать, учил его, могильщика?

— С позволения сказать, монахи Михельсберга.

Трактирщик в изумлении осекся.