Родители Ольги действительно оказались милейшими людьми, которые выглядели одинаково отстраненными как от реалий нашей жизни с ее перманентным повышением цен и прочими катаклизмами, так и от высоких духовных переживаний родной дочери. Любимый зять Герман дал им кров, стол и хлеб, маме, Елене Николаевне, – возможность приобретать любую пряжу для любых вязаний, папе, Ивану Петровичу, – еженедельный набор газет и журналов со сканвордами. Что еще нужно для счастья среднестатистическому россиянину? Этой паре – абсолютно ничего, оба были стопроцентно счастливы.

– Я сто раз говорила Ольге, чтобы не маялась дурью, – с первых же слов закусила удила Елена Николаевна. – Вязать учиться она не желает, а между тем это удивительнейшее занятие – какие только модели я не вязала, одна эффектнее другой! И, кстати сказать, с Германом Ольга познакомилась, будучи обряжена в платье моей вязки. Так что, к слову, я вполне заслужила право жить под кровом зятя – его очаровали и моя дочь, и платье моей работы!

Завершив свою тираду, она очаровательно улыбнулась и с чувством исполненного долга опустила глазки к спицам, которые тут же с легким звоном замелькали в ее проворных пальцах.

Иван Петрович, в свою очередь, лишь на пару минут оторвал взгляд от сканворда и что-то невнятно пробурчал.

– А что вы думаете о двух случаях, когда ваша дочь едва не погибла? Как считаете лично вы: что это было? Быть может, все-таки кто-то пытался убить Ольгу?

Задавая этот вопрос, я с особым вниманием наблюдала за безмятежными лицами этих на редкость отрешенных от нашего грешного бытия людей.

Елена Николаевна мгновенно вспыхнула, инстинктивно бросив взгляд в сторону входной двери, а Иван Петрович на пару минут оторвался от своего увлекательнейшего сканворда, заложив ручку себе за ухо.

– Надеюсь, нас-то вы не подозреваете в этом ужасе?

Мать, мимолетно нахмурившись, бросила взгляд на дочь, которая с самым равнодушным видом разглядывала свои пальчики с обкусанными, как у девочки-подростка, ноготками.

– Для нас Ольга – дочь, родная кровинушка, мы ей желаем жить до ста лет в здравии и благополучии да нас дедушкой-бабушкой поскорее сделать. Ну, а что там на самом деле произошло…

Она шумно вздохнула и покачала головой.

– Знаете, этот дом такой странный… Нечистый дом! То голоса какие-то слышатся, то такая странная музыка… Понятия не имею, что тут происходит, и только надеюсь, что Ольга не дошла до такого греха – стрелять в себя!

Она не без патетики взмахнула руками, и спицы, крепко зажатые в ее пальцах, громко звякнули.

– Просто ужас какой-то, признаться, даже вспоминать об этом, думать не желаю! Наша Оленька – и самоубийца! Но почему? Ведь мы ее так любим. А уж муж и вовсе готов ради нее горы свернуть…

Она успокоилась совершенно неожиданно – улыбнулась, как ни в чем не бывало, и вновь принялась вязать, продолжая свой монолог без тени трагизма, но с нотками завершения:

– Ужас, просто ужас. Но в конце концов, вас ведь для того и наняли, чтобы вы во всем этом кошмаре разобрались. Вот и разбирайтесь, ради бога, вам за это заплатят!

Иван Петрович все время, что длилась тирада его супруги, то молча смотрел на дочь, то переводил сонные блеклые глазки на меня. Наконец и он выдал свою реплику:

– Просто так ни один кирпич на голову не упадет! А Ольга у нас далеко не дура, поверьте мне на слово.

Вот так вот – понимай как хочешь! Что конкретно хотел сказать этот убеленный сединами, с виду вполне разумный старик, я так и не поняла. С одной стороны, метафора с кирпичом должна означать, что, стало быть, его дочь все случившиеся ЧП если и не заслужила, то притянула своими мыслями и поступками; с другой стороны, она – «не дура».