После очередной безобразной пьяной выходки Фейвела Максим выгнал его, но тот продолжал слоняться в округе. У меня создалось впечатление, что Ребекка ссужает его деньгами. И если дело обстояло именно таким образом, то должен был найтись кто-то, кто обязан был предупредить ее.

Когда я заговорил с ней на эту тему (а все, что касалось Фейвела, раздражало меня, и, судя по всему, я говорил слишком напористо), она улыбнулась. Ее всегда забавляло то, как я пытался опекать ее и старался избавить даже от тени неприятностей. Она ответила, что очень хорошо знает, что представляет собой ее кузен. А затем добавила с каким-то загадочным выражением лица (она обладала способностью оставаться одновременно и сфинксом, и озорницей), что, несмотря на все свои недостатки, Фейвел очень щепетилен. Лично я не заметил ни малейших признаков щепетильности у этого типа. Но впоследствии – уже после ее смерти – я начал догадываться, что она могла иметь в виду.

Даже воспоминания о Фейвеле взбудоражили меня, но, поскольку мой врач – пессимист по натуре – советовал мне избегать любых треволнений, я встал и начал ходить по комнате. Призраки прошлого расселись по углам, и Баркер начал рычать на них. Я пытался не обращать на них внимания, но мне это не удавалось. Пришлось снова вернуться к столу. Руки слегка дрожали, когда я поднял листок.

В каком же году я в последний раз видел Фейвела? Когда шло расследование причин смерти Ребекки. Фейвел не желал смириться с выводом: самоубийство. Впрочем, как и я сам. Мне это казалось заблуждением, для самоубийства не было весомого мотива: она не оставила записки. И та Ребекка, которую я знал, никогда не могла покончить с собой. Поэтому я старался найти хоть какую-то зацепку, какое-то разумное объяснение. Я считал, что надо проследить все перемещения Ребекки в тот день, и был уверен, что имеет смысл тщательно все проверить. Но Фейвелу это и в голову не пришло.

Мы просмотрели записную книжку, которую, к счастью, сохранила миссис Дэнверс, и выяснилось, что Ребекка тайно, не обмолвившись об этом ни одному человеку, консультировалась с лондонским гинекологом в два часа дня в последний день своей жизни. Она зашифровала запись и заставила меня поломать голову над ее разгадкой. Почему Ребекка обратилась к столичному специалисту, а не к кому-то из местных врачей? И что он сообщил ей?

На следующий день я отправился в Лондон по указанному адресу. Со мной ехал Максим, его новая жена и Джек Фейвел – он настаивал на том, чтобы присутствовать при встрече, и как родственник Ребекки имел на то полное право. Правда, он отпускал грязные и непристойные намеки, что их отношения выходили за пределы родственных. Верить отъявленному лжецу я не собирался, но его гнусные заявления могли подтолкнуть Максима на убийство. Меня это беспокоило. И у меня возникли подозрения, что Максим и в самом деле мог быть причастным к ее смерти.

Нам повезло, мы застали доктора Бейкера дома. Он жил в довольно приятном доме, как мне помнится, где-то в северной части Лондона. После короткого разговора с доктором мы вышли на улицу, усыпанную опавшими листьями. Какой-то инвалид еще Первой мировой войны играл на шарманке модную в его времена песенку «Розы на Пиккадилли» – мелодию, которую я и до сих пор не могу слушать без душевного волнения. Как мы выяснили, доктор Бейкер встречался с Ребеккой дважды. В первый раз он сделал рентген и всевозможные анализы. Во время второй встречи он сообщил ей результаты обследования. Он был вынужден сказать ей, что она больна неоперабельной и неизлечимой формой рака матки. Впереди Ребекку ожидали мучительные боли. И жить ей оставалось три или четыре месяца.

Эта новость стала для всех нас полной неожиданностью. Стоя на улице, я пытался справиться с потрясением.