Но как Максим убил ее: зарезал, задушил, ударил или выстрелил в нее из револьвера, который она при их первой встрече так внимательно рассматривала? И каким образом ей удалось вынудить его нажать на курок? Начала говорить про своих любовников? Или заявила, что беременна от другого? Что владельцем Мэндерли станет тот, в чьих жилах течет чужая кровь? Неужели Максим выстрелил после того, как узнал, что она вынашивает ребенка?! Тогда это действительно страшный грех. Ребекка права: если какое действие заслуживает кары, так именно это.

Волны снова глухо ударились о стены домика. Мне стало не по себе, словно я так же отчетливо ощутила такую же волну некогда совершенного зла. Но уверенность, что я нахожусь на расстоянии вытянутой руки от правильного ответа, отступила. Вряд ли моя догадка так уж верна. В лучшем случае – еще одна версия. Стоит ли кому-нибудь рассказывать о ней? У отца, считавшего Ребекку безвинной жертвой, это могло вызвать недовольство или обиду, а у Тома – насмешку.

Том убежден, что она покончила жизнь самоубийством, выстрелив в себя из револьвера Максима, и оставила записку Фейвелу, чтобы он приехал и вызвал полицию.

Такое впечатление, что Том не слышал, о чем говорила сама Ребекка. Ему казалось, что текст нуждается в перепроверке, которая устранит противоречия. Именно для этого он отправился со своим другом в Бретань.

Стоя в центре комнаты, я постаралась отогнать мысли об отце и Томе Галбрайте; что мужчины понимают в любви к семейному очагу, в страстном желании иметь ребенка? Не внешние поступки, а внутренние мотивы – вот чему надо придавать значение. И в эту минуту я слышала голос Ребекки так явственно, словно это говорила я сама. И мне захотелось, чтобы она признала меня, чтобы знала, что все же не осталась без наследника. И этим наследником становилась я – Элли. И сегодня она должна была сказать мне что-то очень значимое.

Где ее последняя тетрадь? Она должна быть. Я чувствовала, что она непременно должна быть, с того самого момента, как прочла последние страницы ее записок. Ребекка не из тех людей, которые оставляют свои истории незавершенными. Она не стала бы хранить молчание. Где-то лежит третья тетрадь с ее последними, финальными фразами.

Отправляясь в Лондон, я надеялась найти ее там, но она могла оказаться где-нибудь еще – здесь, в домике на берегу. И, возможно, хранилась в тайнике все эти годы. Этим и объясняется то, что таинственная личность, которая выслала два первых дневника, не отправила третьего.

По словам Тома, он тщательно обыскал здесь все. Но я уже не раз убеждалась, насколько невнимательным он может быть. Вполне возможно, что он искал не там, где следовало бы. И не заметил того, что лежало прямо перед ним.

Во-первых, поскольку он не верил, что в домике может оказаться еще одна тетрадь. Том считал, что после встречи с врачом Ребекка думала только о смерти. И через несколько часов добилась желаемого.

Я смотрела на обветшавшие, пришедшие в негодность вещи, оставшиеся после Ребекки. Шкаф, про который упоминал Том, пока находился на прежнем месте. Треснувшее зеркало висело на одном гвозде, и в нем отражалось мое собственное лицо, разъятое на кусочки. На полу валялась одна из моделей корабля, сделанных Ребеккой. Остальные, по всей видимости, сожгли в костре. Я подняла уцелевшую и покачала ее на руках, как младенца.

В углу комнаты стояли заржавевший примус и металлический чайник без крышки. А рядом – большая картонная коробка, покрытая пылью, набитая газетными вырезками – слишком влажными, чтобы их можно было сжечь. Они успели покрыться плесенью.