Она нянчила бы его и ласкала, пела бы колыбельные, укладывая спать. И никаких нянек — разве можно делить с кем-то счастье, которого она ждала столько лет?! Елена знала, что для нее не было бы в тягость вставать к малышу ночами и кормить его грудью. Владимира не разочаровало бы, если бы форма ее груди испортилась, ведь он ждал их первенца с таким же нетерпением. Они могли вместе окунуться в родительское счастье, если бы…

За что Господь покарал ее бесплодием, лишил ее самого главного, самого желанного? Простаивая на коленях перед иконами (венчальные она всегда возила с собой), Елена перебирала в памяти свои грехи, за которые так жестоко наказана, но не находила ничего такого, за что ее действительно стоило бы столь сурово покарать.

Росла она послушной и приветливой девочкой, и родители в ней души не чаяли. И сейчас не проходило недели, чтобы Елена не наведалась к ним, не справилась о здоровье, не рассказала матери, которая давно уже не выезжала из-за болезни ног, о новостях света. Отец всегда любил и баловал ее больше, чем брата, но, может, оно и к лучшему — воспитанный в строгости, Анатоль стал бравым офицером, а не салонным шаркуном. И семьей обзавелся в срок, женившись на молоденькой Оленьке Веремеевой, которая родила ему четверых деток. Приезжая в гости к брату, Елена возилась с племянниками, баловала их, прижимала к груди теплые головушки, а сама с трудом сдерживала слезы: «За что я лишена этого счастья?! Чем прогневала Бога?»

Владимир, как мог, утешал жену и приободрял ее, напоминая, что они молоды и богаты, любят друг друга, и во всем остальном здоровье у обоих отменное, так стоит ли сетовать на судьбу? Соглашаясь с ним и улыбаясь, Елена плакала ночами, уединившись в своей спальне. Ей так хотелось подарить любимому мужу наследника!..

И вот она ни с чем после длительного курса лечения возвращалась в Петербург. Лето потрачено впустую, немецкие доктора не смогли помочь ее горю.

— Что вы, голубушка, не веселы? — участливо спросила ее сидевшая напротив княгиня Томская, грузная старуха с непропорционально маленьким ртом. — Чай домой возвращаемся… Или вросли уже в заграничную почву?

— Вовсе нет, Амалия Петровна, — живо возразила Елена. — Напротив, я жду не дождусь, когда увижу родную Неву, наши мостики и каналы.

Княгиня неодобрительно цыкнула:

— Что ж это вас все к воде-то тянет? По земле, по землице скучать надо. Или вас дождь так расположил?

За окном вагона и впрямь моросил мелкий дождик, словно оплакивая судьбу Елены, которая теперь уже определилась раз и навсегда. Их роскошный дом на набережной Невы с каждым годом будет становиться все более холодным, а потом в нем воцарятся сумерки… И лицо Владимира будет все заметнее мрачнеть оттого, что жена не оправдала его ожиданий. Скорее всего он не упрекнет ее ни словом, но его молчаливое страдание будет для Елены красноречивее любых слов.

Чего она только не отдала бы за то, чтобы родить ребенка! Иногда ей даже приходили в голову бредовые мысли, что она согласилась бы испытывать бедность и постоянную нужду, только бы ощущать тепло детского тельца в своих руках… В следующую секунду разум Елены Павловны прояснялся, и она понимала, что это стало бы еще большей катастрофой, ведь для бедняков дети не радость, а лишние рты. Ей же хотелось самого безоблачного счастья, которого Елена так ждала в юности и в которое с каждым годом верила все меньше.

От стыда за такие мысли Елена Павловна недовольно повела плечами. Как можно сомневаться в своем счастье, когда ее любит такой мужчина, как Владимир Петровский?! Многие барышни Петербурга мечтали составить ему партию в то время, когда Елена, урожденная Прокофьева, была на выданье.