Вы не можете осознать, насколько это важно, пока не потеряете. Всю свою жизнь, до самого последнего момента, я была укутана в теплое покрывало, защищающее меня. Нитями покрывала были тети и дяди, двоюродные и троюродные братья и сестры, связанные с прадедушками и прабабушками.

Это покрывало только что сдернули с моих плеч. Я замерзала, чувствуя себя одинокой и потерянной.

О'Коннор, назвала меня старая леди. Сказала, что у меня такие же глаза и та же кожа. Она упомянула имя, странное имя: Патрона. Была ли я О'Коннор? Есть ли у меня родственники в Ирландии? Почему они не забрали меня? Почему отдали нас с Алиной? Где папа с мамой взяли нас? Когда? И как удавалось моим болтливым, охочим до разговоров и сплетен тетушкам, дядюшкам и другим родственникам так хорошо хранить эту тайну? Никто из них и словом не обмолвился. Сколько нам было, когда нас удочерили? Я, должно быть, была еще младенцем, поскольку не могу припомнить другой жизни, да и Алина никогда ничего такого не говорила. Хоть она и была на два года старше меня и уж у нее-то могли сохраниться какие-то воспоминания. Или ее память о прошлой жизни в другом месте растворилась в жизни новой и со временем просто поглотилась ею?

Меня удочерили. Эта мысль вызывала головокружение, она отрывала меня от моих корней, словно ураган, однако она была еще не самым худшим.

Самым худшим было то, что запустило в меня свои зубы и не желало отпускать – единственный действительно родной мне по крови человек был мертв. Моя сестра. Алина. Единственная моя родня, и она мертва.

Мне стало не по себе от мысли: знала ли она? Удалось ли ей выяснить, что нас удочерили, а потом сохранить это в тайне от меня? Неужели она именно это имела в виду, когда говорила: «Мне столько всего нужно было рассказать тебе?»

Неужели попав сюда, в Дублин, она чувствовала себя так же, как чувствую себя сейчас я: оторванной от своих корней, сбитой с толку?

– О Боже, – сказала я, и тихий плач превратился в конвульсивные, болезненные рыдания. Я оплакивала себя, свою сестру, те вещи, для которых я пока не могла подобрать слов и которые никогда не смогу объяснить. Но я чувствовала еще одно: пора становиться на ноги. До сих пор я умела лишь ползать. И я не знала, сколько времени мне придется потратить на то, чтобы встать с четверенек и научиться держать равновесие, но подозревала, что, когда я с этим справлюсь, я никогда не смогу вернуться к привычной для меня жизни.

Не знаю, сколько я просидела и проплакала, но приступ сильнейшей головной боли заставил меня прекратить рыдания.

Я уже говорила вам в начале моей истории, что тело Алины нашли в нескольких милях от «Кларин-хауса», в засыпанной мусором аллее на другом берегу реки Лиффи. Я знала это наверняка, поскольку видела фотографии с места преступления, и перед отъездом домой я хотела сама побывать там, сказать последнее «прости» и попрощаться с сестрой.

Я заставила себя подняться с дивана, прошла в свою временную комнату, взяла деньги, паспорт и засунула все в карман джинсов, чтобы ничто не мешало мне быстро достать из сумочки ее содержимое, повесила сумку на плечо, надвинула на глаза бейсболку, надела солнцезащитные очки и вышла из магазина ловить такси.

Настало время побывать в той аллее. Но не для того, чтобы попрощаться, – для того, чтобы поздороваться с сестрой, которой я никогда не знала и никогда уже не узнаю. С Алиной, моей единственной кровной родственницей, попавшей в водоворот событий в Дублине, усваивавшей здесь новые уроки и делавшей свой собственный нелегкий выбор. Если она столкнулась здесь хотя бы с половиной вещей, с которыми довелось столкнуться мне, я понимала, почему она делала то, что делала.

Я помню, как мама с папой дважды собирались навестить Алину.