– Ой, ты-то, однако, начальник? – ахнула женщина а взяла Сергея за рукав.

– Начальник, – подтвердил Бычихин. – Что спросить хотела?

– Солдатика-то вашего как отпустили, на побывку или по ранению? – Она торопливыми руками поймала пальцы Сергея. – Ты скажи, скажи, а? Моево Гришу-то когда?.. Военкомат сказывал – как война кончится. Я бегала тут по весне, спрашивала… А когда она кончится?

– Скоро! – весело пообещал Бычихин. – Если военкомат говорит – придет твой Гриша. Куда он денется! К такой красавице как не прийти! Так что шагай домой.

Я толкнул его в бок, но Сергей исподтишка показал мне кулак. Женщина снова рассмеялась.

– Спасибочко, от спасибочко! – восклицала она. – Мне наши-то не верят! Врешь, сказывают, Фрося, чудишь. Все меня дурочкой считают.

Женщина неожиданно выпустила руку Бычихина и шагнула вперед. Я оглянулся: за нами стоял Шкуматов…

– Скажи-ка, миленький, не видал ли ты моево Гришу? – смущенно спросила она, сложив руки на груди. – Григория Криволукова? Веселый такой, с гармошечкой…

– Он не видел, – ответил за Ивана Бычихин. – Они в разных частях служили.

– А-а, понимаю… – разочарованно протянула женщина, не сводя глаз со Шкуматова. – Вы не думайте, я все понимаю… В разных частях, значит…

Она попятилась, затем повернулась и тяжело побежала, горбясь, как в прошлый раз. Около минуты мы стояли молча.

– Ты-то зачем вылез? – спросил наконец Бычихин, глянув на Ивана.

– Так, посмотреть… – проронил Шкуматов. – Нельзя, что ли…

– Ладно, мужики, давай спать, – сказал Бычихин и, пригнувшись, залез в палатку.

Уверенность Сергея меня успокаивала. Я знал и верил в его дипломатические способности еще с прошлых экспедиций.

Мне повезло, что Бычихин поехал со мной. По крайней мере он мог помочь мне начать работы.

Я побродил вокруг палатки, прислушиваясь к петухам в Еранском; тревожиться не было причин. Обыкновенная лесная деревня, тихая и мирная. В сером рассветном сумраке виднелись крыши домов и пика колодезного журавля… И все-таки было неспокойно. Перед глазами стояло смеющееся лицо сумасшедшей Фроси.

Утром я пошел искать проводника.

Мы самым подлым образом проспали, и даже тренированный на ранние подъемы Иван Шкуматов дрыхнул как убитый. Сквозь сон я слышал, как в деревне отбивали косы, потом скрипели и грохотали телеги. Крапивин предупреждал, что в Еранском сенокос и днем застать кого-нибудь в деревне трудно. Я надеялся на деревенских ребятишек. Курганы в Еранском были известны, наверняка о них ходили легенды и сказки, и обязательно кто-нибудь из пацанов пробовал копать.

Однако первое, что мне бросилось в глаза и поразило, – на единственной деревенской улице не было детей.

В высыхающей луже, в черной грязи лежала осоловелая от утреннего жара свинья, в тени щербатых плетней валялись собаки, а вдали, у крайних домов, бродила старая костлявая лошадь. Дома стояли прочно, под обомшелыми крышами из дранья, аккуратные, одинаковой постройки, с темными от времени стенами со старой резьбой наличников. Палисадников не было, возле некоторых изб стояли кедры и тополя-белолистки. Маленькие узкие окна были так высоко, что с улицы не заглянешь.

Овалов же в 1921 году писал, что семьи жителей Еранского чрезмерно многочисленны и в некоторых есть по двенадцать детей.