Комната выглядела как половина американских гостиных, пара в ней — как наверняка пожелала бы выглядеть любая американская супружеская пара. Пока Лиллиан наполняла тарелку Джеймса, он болтал без умолку. А Лиллиан ловила каждое слово. Обернувшись, она поставила перед ним тарелку, рассмеялась его словам, и в этот момент Филипп понял, насколько она красива. Не просто пухленькая жена миллиардера, из которой слова не вытянешь, а настоящая красавица. Занявшись собственной тарелкой, она заговорила, и Филипп с изумлением увидел, что Джеймс слушает жену внимательнее, чем кого-либо другого. Джеймс согласно кивал, и Филипп понял: он спрашивал мнение Лиллиан о чем-то, и она высказала его. В голове у Филиппа само собой всплыло слово «партнерство».
Бесшумно, стараясь не шуршать неподписанными бумагами, Филипп удалился на цыпочках. Сколько раз за годы работы у Джеймса он слышал от людей: «Почему Мэнвилл не даст отставку своей толстухе и не подыщет себе женщину, которая хотя бы не боится собственной тени?» Но как всегда и во всем, и семейных делах Джеймс Мэнвилл знал, что делает.
В тот день, возвращаясь к машине, Филипп думал о том, что за все годы знакомства с Джеймсом никогда не завидовал ему. Благодаря Джеймсу у Филиппа было предостаточно денег, миллиарды Джеймса его не прельщали. Но теперь, став невольным свидетелем домашней сцены, Филипп вдруг ощутил жаркую волну зависти. С тех пор как он женился на Кэрол, она ни разу не смотрела на него так, как Лиллиан — на Джеймса, и не слушала, стараясь не упустить ни слова.
Филипп перевел взгляд на неподписанные бумаги и порадовался, что его присутствие осталось незамеченным. Джеймсу незачем знать, что кто-то наблюдал за их с Лиллиан частной жизнью.
— Да, — ответил Филипп Кэрол. — Я видел ее счастливой.
— Да ну? — встрепенулась Кэрол, в ее голосе послышалось жгучее любопытство. — Когда?
Джеймса уже не было в живых, а Филипп по-прежнему не мог предать давнего друга и открыть его тайну. Но воспоминания о ней озадачили его. Если Джеймс так любил жену, почему не оставил ей хотя бы столько денег, чтобы она могла защититься от прессы?
— Если тебе есть что сказать, — обратился Филипп к жене, — тогда говори.
— В день похорон Джеймса Лиллиан спросила, не видела ли я ферму, которую он ей завещал.
— И что? — удивился Филипп. — Что это значит? Эта ферма — сарай. Она кошмарна. Да, места там живописные, но дом надо снести, вдобавок без бульдозера участок под новый дом не разровнять.
Кэрол невнятно хмыкнула, не отрываясь от журнала.
— Человек, который способен заработать столько денег, сколько было у Джеймса, пальцем не шевельнет, если у него нет плана. Как думаешь, какими были его планы насчет этой фермы?
— Застраховать ее на несколько миллионов, а потом инсценировать поджог?
Кэрол пропустила вопрос мимо ушей.
— Разве там ее оставят в покое? Да репортеры сразу же поселятся в палатках прямо у нес перед крыльцом! Она… — Кэрол умолкла и уставилась на мужа так пристально, словно уверенная, что он уже уловил суть ее идеи.
Но Филипп слишком устал, чтобы играть в загадки.
— Что «она»? — спросил он.
Тут-то Кэрол и выложила все, что придумала: Лиллиан надо изменить и внешность, и имя.
И вот теперь, выйдя из машины и наблюдая, как Лиллиан — нет, Бейли, мысленно поправился он — осматривает уродливую развалюху, Филипп был вынужден признать, что его подопечная выглядит совсем другим человеком. Ему вспомнилось, как однажды Джеймс хлопнул ежедневником по столу и заявил: «Не могу сосредоточиться. Лил опять сидит на какой-то идиотской диете». И он завопил, призывая секретаря, — никаких селекторов Джеймс Мэнвилл не признавал. Секретарю было велено отправить Лиллиан по фунту шоколада всех сортов, какие только найдутся в ближайшем магазине «Годива». |