Я попросил принести мне бумагу, перо, чернила и написал брату, что утром покидаю Пешт и появлюсь у него после полудня одиннадцатого мая, поскольку до Рагза остается не более семидесяти пяти лье.

В Пеште, как и на предыдущих стоянках, «Доротея» взяла на борт новых пассажиров.

Мужчина лет тридцати пяти, крупный, белокурый, с суровым лицом и властным взглядом, весьма несимпатичный, привлек мое внимание. Сухим неприятным голосом, высокомерно и презрительно обращался он к членам экипажа. Заметно было, что пассажир ни с кем не желает общаться. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Я и сам старался держаться подальше от дорожных спутников. Только к капитану «Доротеи» я иногда обращался с вопросами.

Мне подумалось, что странный субъект, вероятно, немец, а скорее даже пруссак. Его невозможно спутать со славными венграми.

Возможно, читателя удивит — если, конечно, у меня когда-нибудь появится читатель! — обыкновенность, даже банальность этого путешествия. Наберись терпения, дорогой друг, в скором времени странностей будет хоть отбавляй!

Именно в тот момент, когда «Доротея» огибала остров Чепель, произошел первый инцидент. Не знаю, право, можно ли назвать инцидентом такой пустяк.

Я стоял на борту судна возле своего чемоданчика. На крышке его белел листок с указанием моего имени, адреса и звания. Я рассеянно глядел на воду с пенистыми барашками волн и не думал решительно ни о чем. Вдруг мне почудился пристальный взгляд. Я явственно ощутил его затылком.

С каждым, наверное, такое случалось. Природа этого явления, к сожалению, еще плохо изучена.

Я обернулся. Никого!

Однако ощущение было столь отчетливым и столь неприятным, что я застыл с открытым ртом, убедившись в полном одиночестве. Не менее десяти туазов отделяли меня от ближайших пассажиров.

Браня себя за нервозность, я снова стал смотреть на воду и наверняка забыл бы и думать о ничтожном эпизоде, если бы последующие события не заставили меня воскресить его в памяти.

Во всяком случае, я переключил внимание на живописную пушту с похожими на мираж эффектами, на обширные низины, ярко-зеленые пастбища, буйство садов и огородов… По реке тянулась цепочка низких островов, которые щетинились плакучими ивами, купающими русые пряди в светлых дунайских водах.

В течение этого дня, седьмого мая, «Доротея» осилила около двадцати лье, следуя по многочисленным извивам реки под дождливым небом. К ночи мы остановились у пустынного берега в местечке между Дунапентеле и Дунафёльдваром. Следующий день, как две капли дождя, был похож на предыдущий, и габара не дотянула десяти лье до Батты.

Девятого мая погода прояснилась. Появилась надежда к вечеру добраться до города Мохач.

Около девяти часов, входя в капитанскую рубку, я столкнулся с несимпатичным пассажиром и поразился ненавидящему взгляду, обращенному ко мне. Эти стальные глаза так и стоят передо мной.

Чего хотел этот тип? Ненавидел ли он меня за то, что я француз? Или ему не пришлось по вкусу имя, написанное на наклейке, что украшала мой чемодан? Странно!

Бог с ним!

«Доротея» пришвартовалась в Мохаче, но очень поздно. Город уже погрузился во тьму. Видны были только два острых церковных шпиля. Тем не менее я заставил себя сойти на берег, около часа проблуждал по темным улицам и вернулся на корабль. На рассвете девятого мая баржа снялась с якоря.

В течение всего дня противный немец постоянно попадался мне на палубе — его мерзкие глаза сверлили меня насквозь. Терпеть не могу, когда на меня пялятся столь наглым и бесцеремонным образом.

Я справился у хозяина габары, знает ли он этого пассажира.

— Первый раз вижу, — ответил он.

— Как вы думаете, это немец? — допытывался я.