Впрочем, скоро я перестал думать о нем. Марк продолжал тормошить меня. Пришлось представить ему отчет о своих делах, об общих друзьях, о новинках в художественном мире Франции. Мы увлеченно беседовали о Париже, где Марк собирался бросить якорь после женитьбы. Мира, по его словам, мечтала приехать туда с любимым человеком.

Разговор неизменно возвращался к звезде первой величины, ослепительной Мире, словно намагниченная стрелка компаса — к Северному полюсу. А я с удовольствием слушал. Ведь ему так хотелось выговориться. Однако следовало проявить благоразумие, иначе наша прогулка продлится до рассвета.

Мы тронулись в обратный путь. Около гостиницы я еще раз оглянулся. Набережная была пустынной, незнакомец бесследно исчез.

В половине одиннадцатого я с наслаждением забрался в постель и заснул мертвым сном.

Вдруг я вскочил, словно от удара. Сна как не бывало. Сквозь дрему до меня отчетливо донеслась зловещая угроза Марку и Мире Родерих, произнесенная знакомым скрипучим голосом. Что это? Бред? Кошмар? Наваждение?…

Глава IV

Наступило долгожданное завтра — я нанес официальный визит семье Родерихов.

Особняк доктора в конце набережной Баттиани на углу бульвара Текей — это современный дом, богато и изысканно обставленный.

В передней части особняка — застекленная галерея, куда выходят задрапированные старинными коврами двери комнат — кабинета доктора Родериха, столовой и гостиных. Шесть фасадных окон этих помещений глядят на набережную Баттиани и на бульвар Текей.

Расположение комнат на втором этаже такое же, как и на первом. Над большой гостиной и столовой — спальни месье и мадам Родерихов; над второй гостиной — комната капитана Харалана; над кабинетом доктора — спальня и ванная мадемуазель Миры.

Я уже знал устройство особняка — Марк в разговоре со мной не упустил ни одной подробности. Он описал мне помещение за помещением, оригинальную лестницу, увенчанную бельведером и круговой террасой, откуда открывается чудесный вид на город и на Дунай. Я даже знал любимые места мадемуазель Миры за столом и в большой гостиной, скамью под каштаном, где она так часто сидела.

Доктору Родериху было под пятьдесят. Высокий, стройный, крепкого сложения, с густой седеющей шевелюрой, он оказался цветущим и выглядел значительно моложе своих лет. В этом господине воплотился подлинный мадьярский тип — пламенный взор, благородство облика, гордый вид, несколько смягченный доброй приветливой улыбкой… Его теплая рука сжала мою, и я сразу почувствовал, что передо мной прекрасный человек.

Сорокапятилетняя мадам Родерих оказалась удивительно привлекательной женщиной, стройной, с выразительными темно-голубыми глазами. Ее роскошные волосы чуть тронула седина. В улыбке обнажались сахарные зубы, совершенно молодые.

Марк нарисовал верный портрет. Мадам Родерих действительно производила впечатление замечательной женщины, наделенной добродетелями, счастливой жены и любящей матери. Ее искренность и глубокое добросердечие тронули меня.

А что же мадемуазель Мира? Грациозная девушка подбежала ко мне, сияя улыбкой, распахнув для объятия руки… Мы обнялись безо всяких церемоний, как родные. Марк в эту минуту, похоже, мне позавидовал.

— А мне такого еще не позволялось!

— Потому что вы не мой брат, — шутливо пояснила моя будущая невестка.

Воистину, если о портретах Марка говорили, что в них больше жизненной правды, чем в самих моделях, точно так же можно было сказать, что мадемуазель Мира естественнее самой природы.

Капитан Харалан, разительно похожий на сестру, приветственно протянул мне руку.