— Вот восходит солнышко…

Он вздохнул…

— Это будет хороший день. Боже, Боже мой, как хорош и величествен управляемый Тобою мир…

Вдруг он вздрогнул.

— Маня, Маня! Поскорей бы приехал Иннокентий с твоим сыном…

Послышался стук подъезжающего экипажа.

Петр Иннокентьевич привстал в страшном волнении.

Татьяна Петровна выглянула в окно.

— Это доктор!

Через несколько минут вошел знакомый нам Вацлав Лаврентьевич Вандаловский, которого застали в Завидове на вскрытии. Марья Петровна быстро отошла в глубину комнаты.

Доктор долго осматривал и выслушивал старика. На его лице было такое серьезное беспокойство, что Татьяна Петровна спросила:

— Разве это так серьезно, доктор?

— Я ничего не могу определить положительного, надо подождать, — ответил он.

— Вы, наверное, испытали сильное нравственное потрясение?.. — спросил он Петра Иннокентьевича.

Тот только кивнул головой.

— У вас почему-то было, видимо, задержано дыхание, и вследствие этого сделался сильный прилив крови к голове.

Он заметил следы на шее старика.

— Это что такое?

Петр Иннокентьевич подробно рассказал ему событие минувшей ночи.

— Теперь мне все понятно… Он вас душил… Но это очень серьезно… Кто бы мог это быть? Он должен был знать расположение комнат… Вы уверены в своей прислуге?

— Как в самом себе…

Доктор недоверчиво покачал головой и, усевшись за письменный стол, стал писать рецепт, по которому надо было послать в К., пока же приказал делать холодные компрессы на голову, позволив больному, по его желанию, оставаться в кресле.

XXI

Последние минуты

Петр Иннокентьевич остался снова наедине со своими дочерьми, родной и приемной.

Марья Петровна подошла к отцу и снова стала на колени у его ног. Татьяна Петровна стояла у окна по другую сторону.

— Я не хотел огорчать нашего доброго доктора, — сказал Толстых, тяжело дыша, — но я чувствую, что доживаю последние минуты.

Обе женщины заплакали.

— Не плачьте, дети мои, ведь надо же когда-нибудь умереть… Вы обе мои дочери, да! Мои любимые дочери… Я чувствую, что смерть здесь, близко, но ваше присутствие отнимает у меня страх перед ней… Напротив, мне так легко, так хорошо… Только бы Иннокентий поскорей приехал с моим внуком… Но послушайте, мне надо исполнить еще один долг, я не смею умереть, не исполнив этого долга… Позови всех наших старых слуг, Таня… а придя назад, достань там, на письменном столе, бумагу и пиши, что я буду диктовать тебе.

Таня вышла исполнить приказание старика. Марья Петровна встала с колен.

— Я угадываю, отец, что ты хочешь делать…

— И ты согласна, что я должен это сделать?

— Да, отец, тебе будет легче, если ты снимешь незаслуженную вину с Егора Никифорова, но позволь мне уйти.

— Иди, дочь не должна слышать исповеди своего отца… Иди в комнату Иннокентия…

Марья Петровна вышла.

Вошла Таня и, сев за письменный стол, приготовилась писать.

Старые слуги дома, в числе пяти человек, вошли вслед за ней в кабинет Толстых. Среди них был и Егор Никифоров, которого Таня встретила в кухне и позвала к Петру Иннокентьевичу.

— Он умирает, он умирает… — в ужасе шепнула ему молодая девушка.

Толстых начал говорить хриплым, слабым голосом.

— Здравствуйте, друзья мои, я рад вас видеть… Часы мои сочтены…

— Господь с вами, Петр Иннокентьевич, зачем помирать, еще поживите на доброе здоровье… — заговорили они почти все разом.