Коваль вздохнул. Дело опять запутанное и сложное. И главное — не за что ухватиться. Коваль понял это уже в тот момент, когда комиссар поставил перед ним задачу.

— У вас есть вопросы, сомнения, Дмитрий Иванович? — спросил начальник управления, заметив, как по лицу подполковника пробежала тень.

Коваль покачал головой. Разве комиссар не понимает, что после истории с Сосновским ему, Ковалю, нельзя рисковать. Хотел было скептически скаламбурить, что, мол, нет в этом деле вообще ничего, в том числе и сомнений, но сдержался.

— После дела Сосновского и Петрова-Семенова, когда в прокуратуре пытались ответственность за ошибку свалить на нас, хорошо бы кое-кого убедить в наших профессиональных возможностях, — сказал комиссар, не глядя на Коваля.

«Как в книге читает», — подумал подполковник.

А комиссар невозмутимо продолжал:

— Скандал с этим Гущаком. Человек вернулся из длительной эмиграции на родину и — на тебе! — погиб. Что это? Несчастный случай? Или что-то другое? Мы обязаны разобраться. И просто-напросто по-человечески, и потому, что в эмигрантском болоте поднимут вой: дескать, убили мы. У Гущака ведь когда-то были грехи, вот и сыграют на этом. Полагаюсь и надеюсь, Дмитрий Иванович, только на вас. Очевидно, что лейтенант Андрейко, начавший розыск, один с таким делом не справится. Если он вам нужен как помощник, пожалуйста. Если он вам не по душе, берите кого хотите.

Из всего неисчислимого богатства родного языка в распоряжении Коваля оставалось для ответа всего-навсего три слова: «Есть, товарищ комиссар!» Их-то он и произнес.

«Кто видел этого человека десятого июля в электропоезде?» — спрашивалось в объявлении.

…Коваль решил, что оставит Андрейко в своей оперативной группе. Уже после первой беседы с лейтенантом стало ясно, что тот имеет мало опыта, но энергичен и не просто исполнителен, а старается выполнить любое поручение с полной отдачей. А вот с молодым следователем прокуратуры Валентином Субботой работать будет посложнее. Он уже успел наломать дров, поторопившись посадить в камеру предварительного заключения внука Гущака, которого, по мнению подполковника, без достаточных на то оснований подозревает в убийстве с корыстной целью.

Суббота, конечно, прав, ссылаясь на азбучную истину, что преступление почти никогда не совершается без причины. Если старика столкнули под электричку, значит, кому-то это было нужно. Но кому же? У молодого следователя мгновенно готов однозначный ответ: единственному наследнику привезенных из Канады долларов — Василию Гущаку. Но есть и другая азбучная истина: именно однозначные ответы чаще всего и оказываются ошибочными!

Экспертиза, кстати, не сказала еще своего слова. Кровоподтек на голове старого Гущака мог появиться и при жизни убитого, мог возникнуть и от удара о рельс в момент падения…

— Сбежал старик от старухи? — спросил кто-то в толпе.

— Под колеса попал, написано.

— Я и говорю: видела его в вагоне, — уверяла щупленькая старушка, одетая, несмотря на жару, в черный жакет. — А как же! Сидел напротив меня.

— А вы не обознались, бабушка?

— С чего бы это обозналась! Глаза-то у меня видят пока! У окошка сидел, руки на коленях держал. Смирненький такой, аккуратненький. Он самый и есть!

— Так сходите в милицию.

— Еще чего, в милицию! Век там не была, и ходить нечего. — Она на мгновенье умолкла, потом снова заговорила безо всякой связи с предыдущим: — У нас, в Лесной, участковый к моей соседке хаживал. А как пропал у ей поросенок, только рукой махнул: не найти его теперь, где-нибудь заблудился, говорит, или одичал, ты его, поди, плохо кормила, вот он в лес и подался, желудями подкормиться; убежал, сам и воротится…

Люди у щита менялись, а болтливая старуха без умолку распространялась о том да о сем.