Если не лгут знаменья времени, если небо наше недаром багрово, и вторая война будет концом Атлантиды-Европы, то мы, люди конца, только через Конец можем подойти к Тому, Кто говорит: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец»; только через Него, грядущего, мы можем увидеть Его, пришедшего.

«Иисус Христос вчера и сегодня, и вовеки тот же» (Евр. 13, 8). Но две тысячи лет прошли для человечества недаром; и двести последних лет больше двух тысяч; двадцать последних больше двухсот. Время ускоряется, как течение реки к водопаду; перед самым падением, все тише, глаже водное зеркало, но кое-кто уже слышит приближающийся гул водопада.

XXIV

«Истиной назвал Себя Христос, а не Привычкой», по чудному слову Тертуллиана (O. Pfleiderer. Die Entstehung des Christentums, 1907, p. 247).

«Прах и пыль – пища мертвых», в древневавилонском аду. Две тысячи лет привычки сделали то, что нынешним христианам истина Христова – страшно сказать – пища мертвых, пыль и прах.

Может быть, самое первичное во всякой религии, в христианстве же особенно, – чувство изумления. «Многие народы приведет Он в изумление... ибо они увидят то, о чем не было говорено им, и узнают то, чего не слышали» (Исх. 52, 15). Это невиданное, неслыханное, неимоверное – «Господи, кто поверил слышанному от нас?» – это изумляющее есть признак того, что мы подходим ко Христу, хотя бы из самой далекой дали к Нему приближаемся. Быть изумленным, значит видеть Его; не изумляться – не видеть. Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний – Он, «вчера и сегодня, и вовеки тот же» – Неизвестный, Изумляющий.

Чувство изумления – новую, неимоверную, для нынешних людей, даже христиан, почти невозможную, но единственно нужную, действенную точку зрения на Христа, – вот что мы нашли в Атлантиде-Апокалипсисе; вот что значит тайна таинств – Христос.

XXV

«Тесными вратами входите, потому что широки врата и пространен путь, ведущий в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь» (Мт. 8, 13–14). В воле, в действии, так было и будет всегда; но, кажется, только сейчас и в мысли, в познании, так же. Не был еще никогда пространнее путь, не были шире врата, ведущие в погибель, и ýже, теснее, – ведущие в жизнь. Прямо, гордо, высоко подняв голову, нельзя сейчас подойти ко Христу; можно, только согнувшись, на коленях, ползком, пролезая сквозь узкую, разверзтую взрывом вулканических сил, в первозданной толще гранита, щель, ведущую к сердцу земли, сердцу морей, где погребена Атлантида, первый мир, и, может быть, будет погребен – второй, наш.

XXVI

А что же Церковь, разве не спасала и не спасает мир? В этом вопросе – наша смертная боль, такая рана, что к ней прикасаться, о ней говорить почти нельзя.

Есть ли вне церкви спасение? Нет. Мир погибает, потому что вышел или выпал из Церкви. Но, чтобы вернуться в нее, не надо ли миру перестать быть миром, не только в ложном, временном, но и в вечном, истинном смысле? И Церкви, чтобы вместить мир, не надо ли перестать быть Церковью, тоже в смысле вечном, истинном? Миру ответить на этот вопрос, значит сейчас погибнуть или спастись.

Воды жизни в Церкви неиссякаемы, а в миру палящая засуха – те страшные, «Псиные дни», Caniculia, когда звери бесятся от жажды. Нынешнего мира болезнь – Богобоязнь. Сколько сейчас таких больных! Жаждут сегодня, а завтра челюсти сожмутся судорогой бешенства, и жаждущий уже не будет жаждать. Воду жизни предлагать ему из Церкви, все равно что настоящую воду – больному водобоязнью.

В первый раз, накануне первой всемирной войны, ждал голоса Церкви мир, может быть, сам того не зная, как ждет благодатного ливня палимая засухой, издыхающая от жажды земля.