|
Поселение находилось в ста километрах к северо-востоку от Алис-Спрингс. Чтобы попасть туда, нужно свернуть на восток с шоссе на пыльную дорогу, а потом на север, на еще более пыльную колею. Километр за километром земля остается плоской, сухой равниной с вкраплениями эвкалиптов. Затем неожиданно маленький подъем, и уже метров через десять вы словно оказываетесь в другом мире. Аборигены, описывая эту местность, называют ее Горой Ящерицы Сновидений или Сливовым Бушем Сновидений и рассказывают о ней удивительные истории или изображают посредством точечных рисунков. На взгляд чужака, местность просто стала более зеленой и веселой. Но у меня почему-то возникло предчувствие, что сейчас я попаду в другой мир. И через несколько километров я действительно в него попала.
Утопия получила свое имя задолго до того, как там возникло поселение, так что название не столь иронично, как может показаться. Это странное, какое-то смещенное пространство. Разбросанные тут и там скопления домиков, выстроенных без всякого плана и разделенных деревьями, дорожками и «горбами» из рифленого металла, окруженными матрасами и обрывками грязной одежды. Там многие останавливались в жаркие летние ночи. Мне встретился круглосуточный магазин, в котором дорогие телевизоры соседствовали с дешевым белым хлебом, а еще игровая площадка со сломанными качелями, на которой играли без присмотра полуголые дети. Утопия — пример децентрализованной общины, в которую входит шестнадцать районов. Меня пригласили в главный, Юэндуму. Это было первое «сухое» поселение аборигенов из всех, где мне удалось побывать, место, которому не угрожали разливы рек, а значит, безопасное, особенно для местных женщин и детей; правда, жизнь здесь сопряжена с другими проблемами, по большей части связанными со скукой и сонливостью. Ужасно потерять свою землю, ну, а уж если земля воплощает и духовное содержание, как всегда в культуре аборигенов, то найти замену очень сложно. Кочевая жизнь имеет свою цель: если тебе не нужно никуда идти, что ты будешь делать? В первое же утро, когда я отправилась на прогулку, какие-то женщины заманили меня в свой «лагерь». Снаружи он выглядел как обычный дом с верандой, но внутри напоминал бункер, из тех, где мы играли в детстве: промозглый и сырой, покрытый граффити. У одной женщины под глазом красовался синяк. Хозяйки пригласили меня, потому что хотели узнать, могу ли я повлиять на местного координатора по искусству, чтобы тот достал им новые холсты. «Закончила этот, — сказала женщина, показывая на картину, изображающую ее „страну“ в виде крошечных точечных узоров ярко-красного и белого цветов. — Без нового холста делать нечего». Позднее я посетила вместе с Саймоном местный центр искусства, полуразрушенный дом, хоть и построенный совсем недавно. Многое в этих поселках стареет чересчур быстро. Внутри всего одна комната. Дверцы несгораемого шкафа были сняты с петель, и хлам едва не вываливался на пол; снаружи половину вывески закрывал знак, запрещающий входить в студию с собаками. Это небольшое здание изначально не предназначалось для розничной торговли, ведь частные коллекционеры редко добираются до Утопии. Когда-то здесь работали над созданием картин, хотя сейчас это скорее пункт выдачи холстов и денег за проданные картины. Утопия — родина недавно умершей Эмили Кейм Кнгваррейе, одной из самых известных художниц Австралии, ее картины даже использовались в качестве свидетельства в слушаниях о правах на землю. В Утопии живописью часто занимаются именно женщины, и едва ли не все они собрались тем утром в центре, принеся последние работы и требуя новых холстов, пока дети играли на грязном полу. Художницы выполнили свои полотна в манере точечного орнамента, готовые картины напоминали весенний луг, полный ярких цветов, если бы мы рассматривали его затуманенным глазом откуда-то сверху. — Что ты хочешь сказать этим? — спрашивал Саймон каждую из женщин. |
