Крепкие и упругие, под его руками они приподнялись, и от плоти ее пахнуло жаром, будто она только и ждала его прикосновения.

Выпрямившись во весь рост, Габриэль снова нашел ее губы и поцеловал. Она ответила на его поцелуй жадно и страстно. Когда его руки оказались на ее уже готовых к ласкам сосках, она глубоко вздохнула.

Габриэль прижал ее к стене. Ему хотелось тряхнуть головой, чтобы избавиться от наваждения, от охватившего его вожделения, с которым он не мог справиться. В последнее время он редко решался соблазнить женщину, не имея представления о том, каковы его намерения в отношении ее. Но теперь чувствовал, что не может не воспользоваться случаем прикоснуться к ней, узнать ее.

Габриэль распустил шнуровку ее корсажа в одно мгновение — пальцы его действовали будто сами по себе. Не давая ей опомниться, он наклонился к ней, стараясь продлить поцелуй. Она затягивала его, как пучина, как омут, играла его чувствами, и вскоре он уже и сам не мог бы сказать, что испытывает. В голове его царил полный хаос, За одно краткое мгновение он полностью лишился воли, перестал думать, отдаваясь потоку жизни, существовал, охваченный никогда еще не испытанным восторгом, и это продолжалось до тех пор, пока он не ощутил горячие упругие груди у своей груди.

Это напомнило ему о том, что главного он еще не достиг.

Если она не позволяла ему видеть ее, он должен был научиться осязать, должен был почувствовать ее обнаженное тело рядом со своим телом, горячую кожу и плоть рядом со своей кожей и плотью.

Он должен был узнать ее.

Выпустив руки графини, он потянулся к ее плечам и мгновенно спустил платье вниз, к бедрам. Стараясь побороть ее колебание, нерешительность, дрожь неуверенности, он снова принялся целовать чуть припухшие губы, и поцелуи его становились все более обжигающими. Платье складками лежало на талии и бедрах, а его руки жадно ласкали грудь, теперь прикрытую только тонким слоем шелка нижней сорочки.

В конце концов Габриэль все же сумел заставить графиню преодолеть нерешительность. Ее руки потянулись к его лицу, и она сама принялась целовать его. Он чувствовал жар ее кожи сквозь тонкий шелк. Его манили эти пленительные округлости, увенчанные сосками, ставшими теперь твердыми, как камешки. Покрывая губы графини ненасытными и бесконечными поцелуями, он с лихорадочной поспешностью расстегивал пуговички ее нижней сорочки.

Никогда в жизни Габриэль не испытывал столь сильного желания, от которого все тело его болело; но больше всего он жаждал полного откровения, полного обладания, хотел насладиться каждым его моментом. Ее груди приводили его в восторг. Упругие, крепкие и полные, они щедро отдавались ласкам его рук. Оторвавшись от ее губ, он принялся покрывать поцелуями шею, ключицы, спускаясь все ниже и ниже к груди.

Это было настоящим пиром плоти.

Она стонала, задыхалась и даже выдохнула его имя, пока он ласкал, целовал и дразнил ее.

Ему казалось, он должен поставить на ней свое клеймо. Хотя он не мог ее видеть, им владело желание обладать ею. Он втянул в рот один сосок, и она вскрикнула. Колени ее подогнулись. Он наклонился над ней, и его возбужденная плоть встретила нежную впадину между ног.

Эта нежность и сладостная податливость женского тела, казалось, обволакивала его всего. Ее руки обвились вокруг его плеч.

Ее духи, соблазнительные, как сам грех, окутывали, словно облако, их обоих.

Габриэль поднял голову и снова встретил эти щедрые губы, уже припухшие от поцелуев, горячие и требовательные.

Она звала и затягивала его в себя, их языки соприкасались, дразня и лаская друг друга. Его руки скользнули ниже, наслаждаясь безупречной гладкостью бедер.

Он уже ни о чем не мог больше думать, когда потянул за складки платья. Его слух не воспринял шуршание шелка, когда платье соскользнуло на пол. Все его чувства были сосредоточены на ней одной.

Она сама была, как горячий упругий податливый шелк, живой и пленительный, и, казалось, вся принадлежала ему.