В течение всего этого времени Валерия не видела банкира и избегала даже произносить его имя. Горькое, почти враждебное чувство запало в ее сердце с их последней встречи. Она не могла забыть холодной сдержанности, с которой он оттолкнул ее благодарность. Теперь, когда она была вдовой, она положительно боялась его встретить. Когда, глядя на портрет Амедея, переносилась мыслью к настоящему его отцу, яркая краска покрывала ее щеки. Недовольная собой, молодая женщина гнала всякое воспоминание о прошлом и отдавалась всецело, с удвоенной нежностью, маленькому Раулю, осыпая сына таким страстным обожанием, что Рудольф возмущался и не стесняясь пророчил сестре пагубные последствия ее воспитания.

Мысль жить вблизи Рюденгорфа была ей крайне неприятна. Она вздохнула свободнее, когда узнала, что банкир уехал на лето с детьми в свое поместье Вельден. Но Рудольф был изумлен такой сдержанностью бывшего поклонника сестры, и менее всего ожидал этого потому, что после примирения их и отъезда Рауля с женой в Ниццу Гуго был их частым гостем. Он привозил детей, которые в скором времени подружились с детьми графа, и графиня покровительствовала этим посещениям, желая укрепить сердечную связь между детьми, столь близкими по рождению.

После возвращения в Пешт княгини Гуго стал невидим, но продолжал посылать графине Эгона и Виолу. По приезде из имения Рудольф, отправляясь однажды на службу, встретил банкира. Они обменялись несколькими фразами, и Вельден хотел уже проститься, но граф, удержав его, вдруг спросил:

– Что это за фантазия изменять в этом году Рюденгорфу? Дети были очень огорчены разлукой с друзьями. А сами вы чего не бываете у нас?

Бледное лицо банкира чуть вспыхнуло.

– Я счел нужным так поступить, – ответил он, избегая пытливого взгляда Рудольфа. – Я не хочу тревожить княгиню своим присутствием, которое вызвало бы в ней тяжелые воспоминания, но я завтра же пришлю к вам Эгона и Виолу, если хотите.

Вечером того же дня, когда граф с Антуанеттой остались одни, Рудольф усадил жену рядом с собой на диван и сказал:

– Послушай, Антуанетта, не думаешь ли ты, что Валерия снова выйдет замуж? Не может она, молодая и красивая, вечно оставаться вдовой и оплакивать Рауля!

– Это возможно и даже вероятно, но в настоящую минуту, уверяю тебя, она об этом не думает.

– Ну, успокоится она, а жизнь войдет в свои права, и тогда… – Рудольф остановился в смущении и стал крутить усы. – Скажи откровенно, Антуанетта, что тогда будет, как ты думаешь? У тебя иногда пророческий взгляд.

Графиня громко расхохоталась.

– Вижу, к чему ты ведешь речь. Ты хочешь знать, предполагаю ли я, выйдет она за Мейера? Откровенно говоря, не думаю, чтобы это могло случиться. Во-первых, Валерия смотрела бы на этот брак как на оскорбление памяти Рауля, во-вторых, потому, что Мейер зол на нее. Мне сам князь говорил, что при последнем свидании с банкиром, в день отъезда, речь зашла о скорой смерти Рауля, и Мейер выказал такую враждебность к будущей вдове, что тот был этим очень удивлен. Враждебную сдержанность Мейера относительно нее еще более поддерживает то, что он продолжает злопамятствовать и никогда не станет пытаться возобновить прошлое.

– Он ревнует, как черт, – глубокомысленно ответил Рудольф, – а внезапная встреча, неожиданное слово могут вдруг все изменить.