– Боже мой! Что случилось с тобой, фея? Ты в таком отчаянии! Мне сказали, что ты встретила Мейера. Разве он позволил себе оскорбить тебя? В таком случае успокойся, Рудольф потребует от него объяснения.

– Он наговорил мне разных неприятностей и позволил себе издеваться надо мной, – отвечала раскрасневшаяся Валерия и прерывающимся голосом передала Антуанетте все, что произошло.

– Самсон и Далила – это его и мой портреты. И такую гнусность этот гадкий, злопамятный человек хочет выставить напоказ, – заключила она, дрожа от негодования.

– Успокойся, Валерия, он хотел досадить тебе и не выставит картины. Хотя в его словах я не вижу ничего оскорбительного и у вас обоих есть свои задачи. Ты видишь все в мрачном свете только потому, что стала слишком нервной, продолжительное уединение вредно для тебя, и я заставлю тебя выезжать эту зиму.

– Нет-нет, свет мне ненавистен. И здесь я не хочу оставаться, уеду в Штирию. Не удерживай меня, Антуанетта, я чувствую, что эта перемена будет мне полезна.

– Да, я начинаю думать, что ты права. Я сама тебя отвезу, побуду с тобой две недели, а в сентябре Рудольф приедет за тобой.

Успокоенная таким решением, Валерия приняла успокоительных капель, а графиня, уложив ее, пошла к себе.

Пока беседовали приятельницы, из города вернулся Рудольф и занимался в кабинете, когда к нему вошла взволнованная жена.

– Что с тобой, дорогая? – спросил граф, целуя ее. – Я узнал от людей, что Валерия занемогла после прогулки. Серьезное что-нибудь?

– Нет, о здоровье ее не беспокойся. Но вообрази, что на этой злополучной прогулке она столкнулась с Мейером.

– Черт возьми! Надеюсь, что они не примирились? – с гримасой спросил граф.

– Чего ты, право, не выдумаешь. Совсем наоборот, он ее разобидел. – И она оживленно рассказала, что случилось. Но к ее глубокому удивлению, Рудольф захохотал от души и долго не мог успокоиться.

– Экий дьявол! Он думает сломать упорство женщины, заставить ее стряхнуть ее равнодушие, – сказал он, успокоившись. – Бедная Валерия! Ха! Ха! Ха! Она – Далила! А Самсон с ума сходит от ревности с тех пор, как она овдовела. Оттого он такой и желчный, а бешенство свое изливает на полотне. Но успокой сестру: я поеду завтра же в Рюденгорф и устрою дело.

На следующий день около одиннадцати часов утра кабриолет графа Маркош остановился у решетки Рюденгорфского парка.

Рудольф вышел из экипажа, бросил вожжи груму и по тенистым аллеям пошел к дому. Выйдя на лужайку перед домом, он увидел детей, игравших под надзором гувернера и гувернантки, и те побежали ему навстречу.

– Вы не привезли Жоржа? – огорченно спросил Эгон.

– Нет, мой милый, зато привез тебе от него приглашение на завтра, – сказал Рудольф, ласково глядя на его шелковистую кудрявую головку. – А что, папа дома?

– Да, приди вы раньше, то застали бы его здесь, он играл с нами в крокет, а теперь он в турецкой зале, рядом с мастерской.

– Спасибо, я его найду. До свидания, крошки.

Гуго лежал на шелковом диване с книгой в руках, но не читал.