— Зайдем куда-нибудь выпить кофе и съесть по пирожному.

Я беру ее под руку, и мы, обойдя стоянку, направляемся к чайной, которая обычно обслуживает посетителей зоопарка. Там хорошо, совсем по-домашнему, когда пусто, а сегодня посетителей как раз нет. Зоопарк отдыхает, зверье должно быть благодарно дождю.

— Ты обычно не встречаешь меня с работы, — сказала она.

— Обычно нет.

— Мы что-то празднуем?

— Нет.

Окна целиком покрылись капельками дождя. Ничего не видно.

— Это из-за Луизы?..

Кивок, я нервно кручу в пальцах десертную вилку, колени уперлись в жесткую крышку деревянного кукольного столика. Все как-то негармонично. Мой голос слишком громок, Жаклин — слишком маленькая, а женщина, автоматически выдающая пончики, рискует раздавить стеклянный прилавок, опустив на него мощную грудь. А вдруг она опрокинет пирамиду из шоколадных эклеров, и всех посетителей забрызгает поддельными сливками? Моя мама всегда говорила, что я плохо кончу.

— Вы с ней видитесь? — Это испуганный голос Жаклин.

Раздражением меня пробирает до печенок. Хочется зарычать — собака я и есть собака.

«Конечно, мы с ней видимся. Я вижу ее лицо на каждом углу, в каждом закоулке. На каждом заборе, на любой монете в кармане. Вижу ее, когда смотрю на тебя. Вижу ее, когда и не смотрю на тебя».

Конечно же, я не говорю ничего подобного, а начинаю мямлить обычное в таких ситуациях: да, понимаешь, все так изменилось… ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ, тупая уловка. Да нет, это я все меняю. Ничто не меняется само по себе, это не времена года — течение событий меняют люди. Есть жертвы перемен — не бывает жертв вещей. Зачем прятаться в хитросплетения слов? Жаклин от этого легче не будет — легче будет только мне. Этим, наверное, я сейчас и занимаюсь.

Она говорит:

— Я-то надеялась на перемены…

— В переменах все и дело, понимаешь?..

— Я думала, перемены в тебе уже произошли. Я помню твои слова: что ты не будешь больше так поступать. Что ты хочешь жить по-другому. А мне сделать больно — так легко.

Она говорит правду. Не думаю, что мне удалось бы смириться с чтением утренних газет или возвращением домой к шестичасовым вечерним новостям. Хотя слова мои были искренними, это был обычный самообман.

— Понимаешь, Жаклин, я не хожу снова вокруг да около.

— А что же тогда ты делаешь?

Хороший вопрос. Можно подумать, что некий дух следит за мной с небес и на чистом английском языке объясняет мне, что именно я делаю. Хотелось бы мне иметь уверенность компьютерного программиста, убежденного, что на всякий правильно поставленный вопрос всегда имеется правильный ответ. Почему я не действую по плану? Как глупо это будет звучать, если я признаюсь, что ничего не понимаю, и пожму плечами — эдакое бессмысленное создание, что умудрилось влюбиться и не может объяснить, почему. С моим солидным опытом следует быть в состоянии объяснить, что со мной. Однако в голове у меня вертится одно-единственное имя — Луиза.

На лицо Жаклин падает безжалостный свет мигающей рекламы чайной. Жаклин пытается согреться, обхватив руками чашку, но обжигается, проливает чай, вытирает его крохотной салфеткой и роняет пирожное. Глядя зорко и неодобрительно, но ни слова не говоря. Грудь за прилавком нагибается и немедленно наводит порядок. Ей все равно, она и не такое видала. Ей главное закрыть чайную через полчаса. Она ретируется за прилавок и врубает радио.

Жаклин протирает очки.

— И что ты собираешься делать?

— Нам вместе надо это решить. Это должно быть совместное решение.

— Иными словами, мы решим, что делать, а потом ты все равно поступишь по-своему.