— К женщине меня не допустили, а у самого хозяина, как у нас говорят в Пруссии, опасное воспаление хитрости. — Угодливо хихикнул.

Перекрестился Иоанн Васильевич, вздохнул:

— От сего недуга есть верный способ врачевания. — Многозначительно посмотрел на Скуратова: — Малюта, приготовь снадобье! Сейчас обыграю сердечного друга моего боярина Колычева и поедем навестить болезного. — Взял в руки фигуру, переставил на доске и с самым счастливым видом воскликнул: — Мат тебе, сокольничий!

…Кавалькада вскоре выехала из Спасских ворот Кремля. Против церкви Спаса на Бору Иоанн Васильевич остановился, снял тяжелую, обшитую драгоценными палами шапку, троекратно перекрестился, с притворным вздохом молвил:

— Помоги, Господи, облегчить страдания нашего раба Мелентьева!

Всадники двинулись на Рождественку.

Царь, наездник бывалый, красиво гляделся в седле.

Смертная чарка

— Ну, где тут хворый? — вопрошал государь, входя в хоромы стремянного. — В опочивальне? На вид такой здоровый мужчина, а вот надо же, свалился!

Стремянный, увидав, что над головой его сгущаются тучи, и впрямь занемог. В затылке что-то гудело, словно в большой набат били, а правая рука стала неметь.

Услыхав хлопанье дверей, шум под окнами, суетливую беготню челяди, Никита с трудом оторвался от подушки, хотел кликнуть слугу, чтобы одевал, как дверь опочивальни раскрылась. На пороге, в окружении своих головорезов, стоял ехидно улыбающийся государь.

Волчьим взглядом впился в Никиту, а голос прозвучал елейно, маслено:

— И что с тобой, свет-Никитушка? И впрямь тебя в крюк согнуло. А я, грешный, думал, что ты хитришь, от государя своего прячешься. Прости меня, неразумного. Малютушка, друже мой, зри: стремянный наш посинел, будто на льду посидел. — Помолчал, повздыхал. Со слезой в голосе добавил: — Лихорадка не матка: треплет, не жалеет. А ты, Никитушка, исправно ли молишься Сыну Божию?

— Молюсь, государь! — лязгнул зубами Никита.

— Молись со слезами, с покаянием, припадай к Богу с верою. Милостив Бог есть, иже праведников любит и грешных милует, к стопам Его прибегающих.

Царь вдруг повалился на колени перед иконостасом, стукнул лбом в пол так, что гул пошел, стал молиться.

Никита натянул на себя кафтан.

Появилась и Василиса. Она терпеливо дожидалась окончания молитв государя, привалившись плечом на дверь и держа в руках поднос с чаркой вина и хлебцом.

Наконец Иоанн Васильевич бодро поднялся на ноги, выпил вино, смачно, неприлично долгим поцелуем присосался ко рту Василисы.

— Ты, стремянный, верой и правдой служил мне. Теперь и я тебе облегчение пришел сделать. Говоришь, лихорадка у тебя? — Иоанн Васильевич ласково улыбнулся Никите.

— Нет, государь, мне уже стало лучше!

Иоанн Васильевич обрадовался:

— А сейчас и совсем от недугов избавишься. Принес я тебе верное снадобье. Лечит от всех болезней на свете: от лихорадки, от горячки, от рожи, от уязвления змеи, от воспаления хитрости. — Поманил Скуратова: — Эй, Малюта, налей, для друга не жалей!

Мелентьев сжал губы, невольно отшатнулся: он увидал коварное и полное жестокости лицо Скуратова. Понял: смерть пришла! Собрался с силами, твердо сказал:

— Суди тебя Господь, Иоанн Васильевич! Я противиться не смею. Но помни: коли обидишь Василису, с того света приду к тебе, взыщу.

Царь хрипло рассмеялся:

— Напрасно!

Скуратов протянул чарку. Мелентьев перекрестился, повернувшись к образу Матери Божьей, выдохнул и залпом выпил.

Государь отвернулся.