И все же в душе тлела искорка Божья, манившая из тьмы к свету и правде.

Кровавые потехи

Однажды во дворце начался переполох. Государь приказал Скуратову:

— Готовь сотню отборных ратников, да не медли. Сон мне нынче был: в Немецкой слободе змеи чужеземные замыслили на меня злое дело.

Удивился Скуратов:

— Неужто?

— Не рассуждай, собачий сын! И чтоб все в черном были. Сокрушу их гордыню, блудодеев еретических.

Скуратов угодливо осклабился:

— И впрямь, батюшка, много кичатся, аспиды зловредные!

— Передо мной не шибко покичишься!

— Это так, мы им нынче укорот сделаем. Можно исполнять?

— Беги! — Иоанн Васильевич сграбастал в ладонь бороденку, погладил подбородок: признак предвкушения удовольствия.

Вскоре зловещая кавалькада неслась на окраину Москвы. Одним из всадников был громадный детина, под тяжким весом которого порой проседал рослый жеребец. Это был Никита.

И вот началось нечто бессмысленное и по жестокости невообразимое. Хотя на улице был дикий холод, моросил беспрестанно мелкий дождь, всех жителей — мужчин, детей, женщин, стариков — раздели догола и выгнали на улицу.

— Девиц отделяйте! — крикнул молодой Басманов.

Замелькали плети — влево и вправо. Били по плечам, по лицам — до крови. Девиц стали вновь затаскивать в избы. Девицы брыкались, отчаянно сопротивлялись, их подгоняли пинками и кулаками. Из домов неслись страшные вопли насилуемых.

Басманов сладострастно потер ладони:

— Вот это по мне — весе-елье! А теперь, братцы, дергай девкам ногти с рук — вон клещи на телеге лежат, нарочно взяли. Пусть, мокрощелые, визжат!

И рвали ногти, резали языки, до смерти забивали кнутом. Кровь, стоны — и дикий хохот истязателей.

Никита медленно ехал по улице. Уста его шептали: «Господи, какие гнусности!»

Вдруг раздались бодрые голоса:

— Никита, держи к нам! Сейчас потешимся…

Он увидал приятелей-опричников. Они привязывали к двум коням невысокого худощавого юношу. Юноша от холода посинел, глаза его были полны слез.

— Панове, панове…

Ратники веселились:

— Сей миг будет тебе «панове»! Хлестанем коней — в клочья тебя порвут. Всю внутренность твою вывернет, собакам на харчи. Молоденький, мясо-то нежное. Га-га! Да стой на месте, руками не маши, бельбужд арабский!

— Кто такой? — напуская на себя важный вид, спросил Никита. Ему вдруг стало жаль этого юношу. Захотелось доброе дело сделать, и он почему-то решил обязательно освободить его.

— А хрен его знает, немец какой-то, — весело отвечали опричники. — А что?

Никита принялся вдохновенно врать:

— Да государь ищет тут одного! — И к юноше: — Тебя как зовут?

Юноша поднял глаза, полные слез и мольбы, на богато разукрашенного всадника, простонал:

— Я Викентий Буракевич из Кракова, купец! Вчера только прибыл в Московию. Святая Дева Мария свидетель: никому плохого я не делал.

Никита обрадовался:

— Вот его-то и разыскивает государь-батюшка! Отвязать, да быстро. Это чей возок? — Ткнул кулаком мужика, сидевшего на облучке: — Пока отвезешь пленного на Земляной вал, ко мне в дом…

Вечером того же дня Никита нашел в своем доме польского юношу, рассеянно перебиравшего каким-то чудом сохранившиеся у него четки.

Поляк горячо благодарил своего спасителя:

— Пан, я ваш вечный должник! В Московию ни я, ни мой отец впредь ни ногой.