|
Фигура его определялась единственным измерением — высотой, а руки и ноги напоминали лапки паука-сенокосца. Это сооружение завершала странного вида голова, ярость же придавала его лицу выражение одновременно гротескное и зловещее. Из гривы жестких, стоящих дыбом, как у клоуна, волос, казалось, сыпались искры, словно из шерсти ангорской кошки во время грозы. Единственный выпученный фосфоресцирующий глаз освещал лишь одну половину мертвенно-бледного, изрытого морщинами лица; на месте второго, левого, вздувался лиловый рубец, а плоский, как стрелка солнечных часов, и с крючком на конце, словно клюв хищной птицы, невиданных размеров носище был настоящим вызовом, брошенным эстетике всех времен и народов. Добавьте еще торчащую во все стороны, спутанную, как пакля, бороду, причудливо окрашенную кислотами, газами, испарениями, реактивами и взрывами в цвета, чей спектр простирается от бледно-голубого до рыжего и чернильно-черного, и вы получите более-менее точный портрет Алексиса Фармака, бывшего «профессора взрывчатых наук», а ныне химика-ассистента господина Синтеза.
Фармак бешено жестикулировал, топоча по полу здоровенными подметками, изгибался, как учитель фехтования, и, выбрасывая вперед руку с тонкими, словно у скелета, обожженными реактивами пальцами, намеревался схватить противника за ворот. Последний же держался молодцом и казался не слишком напуганным угрозами бесноватого профессора. Представляющий разительный контраст с первым, второй участник этой сцены был молодой человек лет тридцати, блондин, чья несколько блеклая физиономия могла показаться поверхностному наблюдателю незначительной. Правильные черты лица, обрамленного красивой, несколько курчавившейся бородкой, алые губы, несколько мясистый, но хорошей формы нос, румянец сангвиника — внешность хоть и не равняющая его с Антиноем, но отличающаяся благопристойностью и заурядной миловидностью. Очень высокий, слегка блестящий лоб с уже наметившимися залысинами и приличествующая ученому мужу стрижка не портили гармонии, а скорее добавляли новый штрих, сглаживающий первоначально производимое этим лицом впечатление кукольности. Человек этот был среднего роста, слегка заплывший жирком, торс его плотно обтягивал пошитый у хорошего портного редингот. Пухлые, холеные руки высовывались из ослепительно белых широких манжет. Обут он был в изящнейшие туфли из шевровой кожи, а его светло-серые панталоны могли быть созданы только настоящим артистом своего дела. Вообще, подобную внешность дипломата, биржевого маклера или административного чиновника высоко ставят министры, банкиры, а также будущие тещи. Однако, всмотревшись повнимательней, замечаешь, что за стеклышками пенсне в черепаховой оправе сверкают зеленоватые в желтую крапинку глаза, чей взгляд, тяжелый и ускользающий, разрушает буржуазную гармонию его бесцветного облика. Встретив такой взгляд, тот, в ком уже зарождалась симпатия, начинает чувствовать своего рода опаску, и даже самый непредубежденный собеседник испытывает непреодолимое желание отдалиться от этого молодого человека, который предупредительнейшими манерами, медовыми речами, безмятежной улыбкой не только не смягчает, а скорее усугубляет впечатление, производимое своим «зеркалом души». Таков господин Артур Роже-Адамс, с недавнего времени работающий в лаборатории господина Синтеза в качестве зоолога. Хотя функции двух ученых и были строго разграничены, завистливая и деспотическая натура зоолога тяготилась соседством химика. Для начала он стал осыпать насмешками незаурядную внешность своего коллеги. Никакого впечатления. Защищенный тройным панцирем равнодушия, а может быть, и презрения, химик делал вид, что не понимает, в чем соль более или менее завуалированных колкостей «юного господина Артура», как он его неизменно называл. Но «юный господин», будучи далеко не дураком, быстро заметил, что «алхимик» — человек необычайно образованный, ходячая энциклопедия, знающая все на свете, и это наблюдение, естественно, уже через несколько дней преобразовало первоначальную неприязнь в непримиримую ненависть. |
