Тем временем деньги подходили к концу. Данакильцы, охотно отдавшие им в жены своих дочерей за приличную сумму, стали теперь относиться к сомалийцам, как к чужакам, и, по мере того как мой отец и его кузен становились беднее, затаенная неприязнь с каждым днем проявлялась все более открыто.

Их с удовольствием прогнали бы вон, но они заплатили за своих жен и к тому же не хотели с ними расстаться, поскольку те были редкие красавицы. Ты знаешь, эти данакильцы — люди без стыда и без совести: они зашивают женщин, давно потерявших невинность, чтобы продать их еще раз какому-нибудь простаку, который не очень-то в этом разбирается.

Однажды утром мой отец услышал крики, доносившиеся из хижины Джамы. Поспешив туда, он увидел своего друга распростертым на постели. Его ноги и руки уже окоченели, но жизнь еще светилась в глазах. Жена причитала так усердно, что даже неискушенный человек догадался бы, что она притворяется.

Мой отец сразу же смекнул, что кузен был отравлен абиссинским ядом, ибо подобные вещи случаются и у нас! Он сделал вид, что поверил в болезнь, но, вразумленный этим примером, в тот же вечер сел на хури с небольшим запасом провизии и уплыл, В море ему повстречалась фелюга с суданцами на борту, и после многих приключений он добрался до Бендер-Ласкорая.

Там он поведал о своих несчастьях и, дабы поощрить компаньонов, перечислил им, какие богатства прятал у себя брамин, в течение десяти лет приобретавший жемчужины.

Четыре фелюги с пятьюдесятью воинами на борту под предводительством моего отца приготовились к отплытию.

— Чтобы отомстить за смерть кузена или для того, чтобы наведаться к брамину? — прерываю я рассказ Мусы.

— Чтобы отомстить за кузена, но любая война предполагает еще и добычу, поэтому они были вправе подумать и о брамине.

Они приплыли туда ночью, — продолжил Муса, — и, по совету моего отца, который жил там долгое время, причалили к берегу на некотором расстоянии от деревни, а затем пошли вдоль моря, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза, и без шума захватили всю деревню. Воины встали у входа в каждую хижину и по сигналу издали воинственный клич, принятый у данакильцев. Естественно, люди вылезали из жилищ полусонные. Их душили прямо на пороге; остальные, испугавшись, бросались наутек. Более ста данакильцев были убиты, другие мало на что могли сгодиться, так как, изуродованные, они уже не были мужчинами.

— Как это — изуродованные?

— Ну да, негоже ведь оставлять врага целым, мертвого или живого. Мы, например, отрезав что полагается, кидаем эти штуковины муравьям вместо корма, а данакильцы, они же сущие дикари, делают из них браслеты.

— А-а-а! Понятно… продолжай.

Итак, воины взяли себе женщин, лишившихся своих мужей. Это своего рода вознаграждение, а потом ведь остаются приятные воспоминания. Ты видел, насколько тамошние жители отличаются от других данакильцев? Дело в том, что в их жилах течет варсангалийская кровь. — Муса явно гордится эти подвигом.

— А что стало с брамином?

О! Его, конечно, искали, но, поскольку такие люди рождаются со страхом в животе, он спасся бегством, прихватив, конечно, свои жемчужины, ведь их не нашли, по крайней мере так утверждает мой отец. Естественно, лавочку его разграбили.

Они взяли все, что смогли, а мой отец снова завладел своей прежней женой, которую успели зашить.

Разумеется, он мог опять продать ее за приличную цену, так как она была очень красивой. Не так давно эта женщина умерла, родив четырех детей от султана маджертенов, которому отец уступил ее, как девственницу, за пятьдесят верблюдиц.

Все это доказывает, что никогда не надо прекословить Аллаху и что следует безропотно подчиняться своей судьбе».

— А данакильцы никому ничего не сказали об этой вылазке?

— Как же! На рассвете с гор спустились более тысячи людей, но наши фелюги уже вышли в море… Теперь ты понимаешь, почему там не любят варсангалийцев, а ведь я сын своего отца…

И он вновь запел свою протяжную песню.