Однако перспектива оказаться на виселице, похоже, омрачает наигранную безмятежность четырех разбойников.

Я сказал «разбойники», но я ошибся — это зараники, морские пираты, которые в любой другой ситуации были бы не хуже других.

Многие из них живут в Джибути как честные люди, следуя правилам нашего общества. Овладеть же судном — это для них менее жестокая вещь, чем, например, охота, ибо команда судна может все-таки постоять за себя, тогда как животное беззащитно.

Однако не в моих планах заходить так далеко; я нагнетаю атмосферу страха, с тем чтобы выведать, где спрятаны жемчужины. Я удаляюсь на корму, и мы совещаемся вместе со старым суданцем и Джебером. Вне всякого сомнения, накуда не избавился от жемчуга.

Пока мы разговариваем, я вижу, как он пристально и настойчиво рассматривает сундук, который мы подняли со дна моря; вряд ли обычный ящик заслуживал бы такого интереса.

Я приказываю расковать Мухаммеда Омара, и его подводят ко мне.

— Знаешь ли ты, что тебя ожидает по морским законам?

— Господь велик, пусть все будет так, как ему угодно! Если ты желаешь меня убить, я не могу этому воспротивиться. Однако прошу отметить, что лично я никого не убивал.

— А тот, кого ты сбросил в море у Хармиля, он жив?

— Это одному Богу известно.

— И мне — потому что я его похоронил.

Он пожимает плечами, погружаясь в молчание.

— Однако я тебя знаю, хотя ты не знаешь меня, и всему твоему племени станет известно, что ты умер на виселице, как вор, и что твою отрезанную голову отдали на съедение акулам. Ты ведь понимаешь, что я не предам земле человека, который сбрасывает раненых в море? Твоя собачья душа будет скитаться неприкаянной до судного дня.

— Как будет угодно Аллаху…

— И, однако, я даю тебе возможность спасти жизнь себе и тем, кого ты увлек за собой, если ты вернешь жемчуг этому человеку…

— У меня его нет.

— Впрочем, и этого я от тебя не требую, мне нужно только знать, где он.

— У меня его нет, говорю тебе, можешь меня обыскать.

И он сдирает с себя одежду.

— Не советую смеяться надо мной, я знаю, что жемчужин при тебе нет, но мне известно, где они… Просто мне хотелось убедить всех этих людей, жаждущих твоей смерти, — прибавляю я, понизив голос, — что ты сам во всем сознался, чтобы попытаться тебя спасти.

И произнося это, я смотрю то на сундук, инкрустированный медью, то на его бегающие глаза. Интерес, с каким он разглядывал свой сундук, навел меня на мысль о наличии тайника, и я обронил этот намек, не зная, оправдаются ли мои подозрения. Но я попал в точку.

После долгого молчания он, склонив голову, как человек, признавший свое поражение, вполголоса произносит:

— Вели принести сундук, они там.

В одной из подпорок сундука, во всю ее длину, было проделано отверстие и залито потом воском. Накуда извлекает оттуда сверток и передает мне, я же вручаю его суданцу.

— Но здесь не все! — тотчас вскрикивает он, развернув тряпку.

— Чего же ты ожидал? Мне пришлось положить часть жемчуга в другой пакет, который я отдал на хранение серинжу, чтобы никто не узнал о существовании этих, находящихся здесь жемчужин. Надо быть осторожным, у меня ведь есть опыт.

— Хорошо, я верю тебе, — говорю я, а затем обращаюсь к суданцу: — А ты благодари Всевышнего за то, что твои самые красивые жемчужины теперь опять с тобой, ведь у серинжа, скорее всего, самый никудышный товар.

Я отпускаю на волю трех арабов. Наступило время завтрака, и, присоединившись к матросам, они принимаются за традиционный рис, словно не произошло ничего особенного.