«Если бы московские бояре и архиереи, — думал в своем заточении экс-патриарх Игнатий, — с должным вниманием отнеслись к предоставленному им разведкой тексту речи выдающегося государственного деятеля, они не поставили бы Россию на грань катастрофы». В отличие от Василия Шуйского и ему подобных, слова неспособных сказать без призывов оборонить православие от «всех видимых и невидимых врагов», прагматичный канцлер вообще исключал вопросы вероисповедания из политических оценок.

Главной опасностью для Речи Посполитой Замойский считал экспансию Османской империи, которой следовало противостоять всеми дипломатическими и военными средствами. От Крыма можно было откупиться и придерживать хана, как борзую на привязи, для использования по мере надобности (надо думать, против России и собственного неспокойного казачества). Могучее Московское государство, хотя и потерпевшее поражение в прошлой войне, остается сильным соседом, мир с которым надо тщательно оберегать.

В давних планах Замойского, которые разделял почивший король Стефан Баторий и активно поддерживал Папа Сикст V, Россия выступала наиболее ценным партнером Речи Посполитой в союзе христианских государств против османской агрессии. Канцлеру дела не было до веры турок — но они представляли реальную военную угрозу, в условиях которой ссориться с естественным союзником из-за какого-то нелепого самозванца было по меньшей мере безрассудно.

— Что это за чудесно спасшийся царевич? — спрашивал Замойский. «Он говорит, что вместо него задушили кого-то другого: помилуй Бог! Это комедия Плавта или Теренция, что ли? Вероятное ли дело: велеть кого-то убить, а потом не посмотреть, тот ли убит, кого приказано убить, а не кто-либо другой!» Если уж воевать с Россией — «лучше это начать и делать с согласия всех чинов, по одобрению сейма и с большой военной силой». Если выдвигать претендента на московский престол, то никак не Дмитрия. «Есть другие законные наследники Московского княжества, — поучал Замойский. — Законными наследниками этого княжества был род Владимирских князей, по прекращении которого, права наследства переходят на род князей Шуйских , что легко можно видеть из русских летописей».

«Забавно, — думал Игнатий, — что польский герой на старости лет выступил в роли Кассандры, к которой никто не прислушался».

По мнению канцлера, следовало остерегаться даже давать повод подозревать Речь Посполитую в нарушении условий мира с Россией, поскольку помимо сдерживания османской экспансии у государства было еще немало неотложных задач. Прежде всего следовало «приобрести Швецию» — наследие короля Сигизмунда III Вазы, захваченное Карлом IX Вазой. Одновременно или отдельно на повестке дня стоял вопрос о занятии Эстонии вплоть до Нарвы, что также было возможно лишь при условии сохранения мира с Москвой.

Среди «домашних дел», кроме угрожающей «разнузданности войска» (проявляющейся, в частности, в самовольном вторжении группы авантюристов на Русь), ребром стоял вопрос о сохранении равенства в шляхетском сословии и спасении республики от порабощения королевской властью. «Что рыба без воды, то польский шляхтич без вольностей!» — восклицал Замойский, предостерегая от усиления магнатов и королевской династии, которому могли бы способствовать завоевания в России.

Канцлер убедительно призвал подойти к отношениям с восточным соседом со всей возможной осторожностью, не спешить даже с действиями против самозванца (еще одно пророчество!). В пользу мира высказались также канцлер литовский Ян Сапега и воевода брестско-куявский Андрей Лещинский, категорически самозванца отвергавшие. Сейм предложил «всеми силами и со всем усердием… принимать меры, чтобы утишить волнение, произведенное появлением Московского государика (самозванца.