Тут уж невротиком стала я. Ложилась спать и просыпалась с мыслью о том, как на ноже, обнаруженном под диваном и, как уже было известно, имевшем отпечатки пальцев задержанного сына дамочки, оказалась кровь потерпевшего, если на нем не было никаких ран.

Мне понадобилось четыре месяца, чтобы восстановить картину происшедшего. Поскольку все участники истории — дед, его дама и ее сын — к моменту кульминации выпили десять литров браги, они воспринимали окружающую действительность как в тумане. Дед стал высказывать какие-то претензии даме сердца. Сын вступился за маму и ударил деда кулаком в нос. А поскольку он в этот момент резал колбасу, в кулаке у него был зажат нож. Дед свалился под стол с носовым кровотечением, а сын забылся пьяным сном. Только через полчаса дама забеспокоилась, чего это хозяин не встает. Она потрогала старика — он был холодный. Тогда она растолкала сыночка и сказала, что тот убил деда.

Он с ужасом посмотрел на свой кулак, в котором так и был зажат нож. На ноже к тому же отчетливо была видна кровь деда, брызнувшая из носа от удара. «Зарезал», — сказала мамаша. Они отволокли тело в ванную, наскоро замыли кровь на полу… и были таковы. А что произошло на самом деле, они и не помнили…

НАУКА УМЕЕТ МНОГО ГИТИК

По действующему уголовно-процессуальному закону ни одно из доказательств не имеет для следователя и суда заранее установленной силы, все они должны проверяться и анализироваться в совокупности с другими доказательствами. В Древней Руси дело обстояло несколько иначе.

Доказательства ценились судом в зависимости от социальной и половой принадлежности того, кто их представлял. Например, показания свидетеля мужчины представляли для суда большую ценность, нежели показания женщины, а показания лица духовного были важнее показаний светского человека.

Но и сейчас, несмотря на постулат о равенстве доказательств, разные следователи отдают предпочтение различным видам доказательств. Одни очень любят работать со свидетельскими показаниями, конек других — следственные эксперименты, или так называемые «уличные операции», выезды на места совершения преступлений вместе с обвиняемым, чтобы он там, на месте, показал, как нарушал закон.

Я же, работая следователем, была неравнодушна к экспертизам. Показания свидетеля и обвиняемого могут измениться по разным причинам: свидетеля запугали, попросили дать другие показания, а обвиняемый вообще не обязан говорить правду. Он по закону может давать какие угодно показания, если им избрана такая линия защиты, или вообще отказаться от дачи показаний и не несет за это никакой ответственности. А экспертиза, она и в Африке экспертиза. Как гласила формула одного карточного фокуса, «наука умеет много гитик». К тому же практика показывала, что суд с доверием относится к суждениям специалиста, особенно если сами судьи в предмете экспертизы ничего не понимают. А свидетелю могут и не поверить. Как говаривал один старый опытный судья, «так, свидетельница, пьете, курите и вообще даете неправдивые показания…».

Раскусив прелесть экспертных заключений как доказательства, много дел я вытащила из, казалось бы, безнадежного состояния, главное — правильно поставить вопросы эксперту.

Великий прокурор Анатолий Федорович Кони вспоминал, как один из его подчиненных, хороший цивилист, решил освоить уголовное право и попросил направить его поддерживать обвинение по делу об убийстве. Кони назначил его государственным обвинителем в процессе над женщиной, обвинявшейся в убийстве своего мужа, пьяницы и драчуна. Следствие считало, что измученная негодяем женщина подсунула ему вместо спиртного бутылку с медным купоросом, он хлебнул оттуда и скончался в страшных мучениях, пищевод его был моментально сожжен отравой.

Подсудимая же выдвигала версию о том, что проклятый пьяница сам по ошибке выпил медного купороса и погиб в результате несчастного случая.