Но он-то и впрямь решил праветриться. Вышел на перекресток Второй и Пионеров да стал любоваться озером и городом. Улыбался даже. И тут у видел я вдруг что-то мелькнуло. Увидел как Элиу Финни вышел из Драгуна, трость у него было в руке с медным набалдашником. Вышел и крадется по улице — вроде как убить собрался Мармадьюка. А тут еще вижу с другой стороны идет Дэйви

Шипман увидел Финни и нырнул в проулок за Драгуном. Нырнул и застыл как вкопанный — увидел как со стороны реки появился старый Чингачгук с томагавком в руке. Замер Дэйви в пяти шагах от Мармадьюка и не стал мешать старому индейцу когда тот всадил свой томагавк в голову Мармадьюка Темпла. Раскроил ему череп в одно мгновенье. Откуда только такое проворство у старика, да еще в плед обернутого? Звук раздался такой словно тыква шмякнулась оземь. Рухнул Мармадьюк, обмяк весь а на улице вдруг стало ни души. И Финни и Дэйви и Чингачгук — все куда-то подевались. Один только Мармадьюк лежит на земле и черная лужа крови вокруг него растекается. И я стою — оторопел, будто вмерз в землю, не знаю что делать. А потом выбежал Минго, этот большой черный раб, и давай кричать что есть мочи, давай звать на помощь. И тут же понабежало народу из Орла и из Драгуна. И Ричард волосатый прибежал и давай рыдать над телом отца. Как ребенок плакал-надрывался, а Минго подхватил Мармадьюка как пушинку и домой понес. И вся толпа в молчании последовала за ним. Все молчали будто онемели, кроме волосатого Ричарда — тот плакал как ребенок. Ушли они и все стихло.

Тогда только вышел я из сваего укрытия, дрожал весь трясся, потому что испугался увиденного и этой черной крови на льду. Пабежал скорее домой и вот спать не магу и пишу теперь это. Индейца это рук дело. И понимаю я пачему Чингачгук совершил такое. Ведь слышал я что маменька моя говорила сиводня вечером отцу про Чингачгукову внучку Безымянку и Мармадьюка Темпла, про то как сделали они ребеночка, рыжеволосую малютку — а ведь всяк скажет что индейские детишки не бывают рыжеволосыми. Маменька моя уж и имя дала новорожденной девочке. Юфония Шипман. И Дэйви мне жалко — на свете всего-то и была у него только Безымянка, а треклятый Мармадьюк отнял единственное. И сам я с тех пор как заметил свае сходство с Мармадьюком, так ненавижу его лютой ненавистью. По правде сказать даже рад я ею смерти. Г.Э.

Я отложила листок в сторону и перевела дыхание. Слова Губерната жужжали у меня в голове, как пчелы в улье. Жужжали так громко, что я не услышала даже, как открылась входная дверь. В прихожей зажегся свет. Я стояла на кухне и ждала.

Потом включился свет в кухне, и я, проморгавшись, увидела Клариссу, мою красоточку. Кудри ее потемнели, но такой же шапкой окутывали голову, на осунувшемся личике запечатлелась усталость. И тут то, что я прятала где-то в глубине себя с самого начала ее болезни, вдруг прорвалось наружу.

— Кларисса! — Я шагнула к ней навстречу и осторожно заключила ее в объятия. Крохотной щупленькой птичкой была она в моих руках, но тоже обняла меня.

— Вилли!.. только и смогла она вымолвить.

— Я рада, что ты наконец-то дома, сказала я, усмехнувшись.

И тут на пороге появились Ви с преподобным Молоканом — красные, запыхавшиеся, они тащили багаж Клариссы. Я снова бросилась ее обнимать. Моя мать, не зная, куда деться от смущения, принялась ощипывать ворсинки на плече преподобного Молокана.

За ужином Кларисса почти ничего не ела и все время держала меня за руку. Ви суетилась и радостно щебетала, преподобный Молокан забавлял нас нескончаемыми цветистыми историями своей семинарской юности и беспокойно поглядывал на всех поочередно (словно прикидывал, не переборщил ли где с подробностями), так что поговорить за столом возможности нам почти не представилось.