Генерал отложил книгу и внимательно посмотрел на меня, стоявшего перед ним с руками по швам.

— Да, именно этого я от вас и ожидал, и вы не могли поступить по-другому,— сказал он, прежде чем я заговорил, и поднялся.— Я не могу выразить словами все, что должен, капитан Монтанелли. Но коль скоро тут нет никого, кто смог бы на нас донести, пусть этот честный итальянский тюремщик станет свидетелем того, о чем мы говорили в наши последние дни. Пусть он слышит каждое слово — я вполне удовлетворен, капитан. Скажу больше, я рад — браво!

В ту ночь я чувствовал себя совершенно одиноким, я ощущал себя совсем одним в целом мире. Но моя любимая страна казалась еще более близкой, дорогой и более реальной, чем когда-либо.

Я больше никогда не видел генерала. О том, что с ним случилось, я узнал уже после освобождения. Об этом мне рассказал один уцелевший заключенный из Фоссоли.

Фоссоли был мрачно известным лагерем смерти, где способы умерщвления людей были весьма разнообразными и затейливыми. Туда и отправили на бронепоезде вместе с сотнями других противников нацистов генерала делла Ровере, продолжавшего сохранять свою величественность. Всю дорогу он сидел на куче заплечных мешков, сложенных для него остальными заключенными, и он не стал подниматься, когда в вагон зашел с проверкой гестаповский офицер, оставшись невозмутимым даже после того, как тот ударил его по лицу, закричав:

— Я тебя знаю, свинья, ты — Бертони!

К чему было объяснять этому немцу, что его имя не Бертони, а делла Ровере, что он корпусной генерал, близкий друг Бадольо и технический советник Александера? Генерал спокойно поднял выпавший монокль и снова вставил его в глаз. Ругаясь, немец удалился.

В Фоссоли генерал уже не пользовался привилегиями, оказываемыми ему в Сан-Витторе. Его поместили в общий барак и он должен был работать вместе со всеми. Товарищи по несчастью старались избавить его от работы, делая ее за него, но генерал никогда не пытался избегать выпавшего на его долю труда, каким бы тяжелым он ни оказался для него, уже немолодого человека. По вечерам он беседовал со своими товарищами, напоминая им, что они не отбывающие наказание каторжники, а офицеры, и, глядя на его поблескивающий монокль и слушая его голос, люди вновь обретали мужество.

Бойня, устроенная в Фоссоли 22 июня 1944 года, была, должно быть, местью за успешные действия партизан под Генуей. По приказу из Милана из 400 человек было выделено 65 для расстрела. Построив заключенных, лейтенант Тито принялся зачитывать их фамилии, и обреченные люди стали выходить из строя. Когда он выкрикнул имя Бертони, шага вперед никто не сделал. «Бертони!» — снова закричал он, глядя на делла Ровере,— его превосходительство не шелохнулся.

Тут Тито, то ли решив проявить снисхождение к приговоренному человеку, то ли по какой-то иной причине, вдруг улыбнулся и сказал:

— Ну ладно, ладно, делла Ровере, если вам так больше нравится.

Все затаили дыхание, глядя на генерала, а он вынул из кармана- монокль и спокойно вставил его в правый глаз, поправив лейтенанта:

— Генерал делла Ровере, будьте любезны,— после чего присоединился к остальным вышедшим из строя.

Шестьдесят пять человек связали по рукам и поставили у стены. Потом всем завязали глаза за исключением его превосходительства, который наотрез отказался, и его желание было удовлетворено. Пока четыре пулемета готовили к стрельбе, его превосходительство, гордый и величавый, вышел вперед.

— Господа офицеры! — обратился он твердым и звучным голосом.— Перед лицом своей последней жертвы обратим наши мысли к нашей любимой родине. Да здравствует король!

— Огонь! — крикнул Тито, и по шеренге у стены ударили пулеметы.

Настоящая история генерала делла Ровере, которую я узнал после его смерти, история о перевоплощении и героизме, звучит почти неправдоподобно.