В резиденции Гитлера в Берхтесгадене, в целительном, умиротворяющем климате южной Баварии, его рапорт был положен на стол генерала Йодля. Йодль еще спал, и его штабные решили, что ситуация не настолько критична, чтобы его будить,— рапорт мог подождать.

А в трех милях от них, в «Орлином гнезде», в горном убежище Гитлера в Оберзальцберге, также спали фюрер и Ева Браун. Гитлер отошел ко сну, как обычно, в 4 часа утра, и его личному врачу, доктору Морелю, пришлось дать ему дозу снотворного (без которого он уже не мог засыпать). Примерно в пять часов морской адъютант Гитлера адмирал Карл Еско фон Путткамер был разбужен звонком из штаба Йодля. Звонивший сообщил, что «во Франции произошла какая-то высадка». Точно ничего пока не известно, сказали Путткамеру, «первые донесения очень неопределенны». Думал ли адмирал, что фюрера следовало бы проинформировать? Как бы то ни было, переговорив со звонившим офицером, он решил его не будить. Путткамер вспоминает, что «у нас было не так уж много, что ему сообщать, и мы оба боялись, что, если я потревожу его в это время, он может впасть в одну из своих длительных истерик, которые часто заканчивались принятием совершенно диких решений». В конце концов он решил, что эти новости будет лучше сообщить Гитлеру утром.

А во Франции генералы в штабах Роммеля и фон Рундштедта продолжали ждать. Они привели в состояние боеготовности свои войска и вызвали танковые резервы — теперь оставалось только выступить на союзников. Никто не мог оценить размеры близящегося нападения. Никто не знал — и не мог даже предположить — размеры союзного флота. И хотя все поступающие сведения указывали на Нормандию, никто не был до конца уверен, где будет осуществлено главное вторжение. Немецкие генералы сделали все что могли, теперь все зависело от частей, занимавших береговые укрепления, где солдаты рейха вглядывались в море, гадая, была ли это учебная тревога или наконец действительно что-то началось.

Майор Вернер Плюскат, сидевший в бункере, возвышающемся над побережьем, которое входило у союзников в сектор «Омаха», начиная с часа ночи не получал от своего начальства никаких указаний. Конечно, уже сам факт, что телефон молчал всю ночь, был хорошим признаком — это могло означать, что ничего серьезного не происходит. Но что означали эти парашютисты и внушительное количество самолетов противника в боевых порядках в небе? Плюскат начал снова медленно рассматривать горизонт в бинокль. Все, казалось, было спокойно. За его спиной тихо переговаривались офицеры Вилькенинг и Тин.

— Ничего не видно,— повернулся к ним майор.— Думаю, можно заканчивать.

Решив все же напоследок еще разок оглядеть морскую даль, он поднял бинокль и стал снова с левого края, не спеша, проверять горизонт. Дойдя взглядом до середины залива, Плюскат вдруг замер и начал всматриваться.

Из разбросанных вдоль горизонта тонких клочков тумана словно по волшебству стали появляться корабли. Это были корабли всех размеров и назначений, которые произвольно маневрировали и лавировали туда и сюда, будто находились тут уже несколько часов. Казалось, их были тысячи, они походили на армаду кораблей-призраков, взявшихся ниоткуда. Плюскат смотрел на них не отрываясь, не в силах поверить своим глазам и вымолвить хоть слово, испытывая потрясение, которого у него никогда еще не было. В эти мгновения честному солдату Плюскату стало казаться, что весь мир начал разваливаться. Позднее он признался, что в эти секунды четко и твердо осознал, что «это конец Германии».

Майор повернулся к Вилькенингу и Тину и со странным спокойствием просто сказал:

— Это вторжение. Посмотрите сами.

Затем он снял трубку и позвонил майору Блоку в штаб 352-й дивизии.

— Блок,— сказал Плюскат,— тут на подходе не менее десятка тысяч кораблей,— и тут же почувствовал, до чего неправдоподобно прозвучали его слова.