Она сидела с Халилом в холле отеля и пила обжигающий, сильно переслащенный чай. Через три дня будут снимать заключительные эпизоды «Арабских ночей». Но, как ни хотелось Ли удрать от удушающего зноя, у нее было такое чувство, словно она оставляет здесь частичку себя. Пыль, скученность, давка и даже вонь не мешали этому городу оставаться одним из самых восхитительных мест на земле.

– Знаешь, – задумчиво произнесла Ли, – иногда мне кажется, будто ты читаешь мои мысли.

Сколько раз за прошедшие два месяца было так, что стоило ей мысленно чего-нибудь пожелать, как всего через несколько минут Халил приносил ей это – словно по волшебству! Он всячески облегчал ее работу, вплоть до того, что его карманы всегда были набиты пиастрами, чтобы уплатить бакшиш – чаевые, или попросту взятку. Без этого здесь не обходилась ни одна сделка. Если не считать расстройства желудка – обычного для иностранцев в этой части земного шара, – съемки прошли исключительно гладко. Даже эпизоды в пустыне (ну подумаешь, верблюжьи плевки и пыльные бури!).

Халил улыбнулся.

– Как ни заманчиво объяснить это восточной магией, правда заключается в том, что твое лицо – открытая книга.

– Странно. Меня, наоборот, упрекали в скрытности.

– Просто они тебя не знали.

– А ты?

Их взгляды встретились.

– Я тебя знаю.

Странно, что он напоминает мне Мэтью, думала Ли, прислушиваясь к зарождающемуся в ней влечению – и сладкому, и мучительному.

– От скромности не умрешь, – пошутила она, делая вид, будто ее заинтересовал пожилой служитель в красной феске, время от времени подметавший пальмовой ветвью старинный персидский ковер.

Отель возвели на склоне горы, на широком искусственном карнизе. Он имел элегантный вид и напоминал архитектурные ансамбли колониального периода. Веерообразные окошки в потолке пропускали очищенный от примесей воздух; в блестящих кадках и корзинах кочевников росли раскидистые пальмы. Здесь была удобная мебель. В примыкающем кафе сидели кружком на полу, по-азиатски скрестив ноги, несколько мужчин – курили кальян и играли в карты. Еще одной приметой перемен была фигура полковника Сандерса в натуральную величину под полосатым красно-белым навесом, которая приглашала проголодавшихся прохожих отведать необычайно вкусных – пальчики оближешь – жареных цыплят по-кентуккски.

– Я знаю, что ты страдаешь, – продолжил разговор Халил. – Гораздо больше, чем хочешь показать.

– Никому не удается пройти по жизни без потерь.

Ли отвернулась и стала смотреть вдаль. С того места, где они сидели, за высоким решетчатым окном (решетка, как объяснил Халил, должна была защищать женщин от нескромных взоров) открывался великолепный вид на гавань, куда приходили суда со всех концов света, груженные яблоками из штата Вашингтон, голландской сгущенкой, китайскими тачками, корейскими покрышками. Рядом с верфью сгрудились у причала одномачтовые каботажные суда; грузчики перетаскивали разноцветные рулоны материи, сверкающие медь и золото, ковры и жемчуг.

– Как истинная американка ты, наверное, сейчас мысленно посылаешь меня куда подальше, – пошутил ее собеседник.

– Ты и впрямь меня знаешь.

– Не так, как хотелось бы.

Не успела Ли ответить, как Халил сменил тему разговора, предоставив ей гадать, действительно ли в его голосе прозвучали интимные нотки или ей почудилось.

Они провели остаток дня фотографируя близлежащие рынки, где Ли едва не поддалась искушению купить красивое золотое колье. Старая торговка с золотым кольцом в носу и татуировкой на подбородке взвесила изделие на аптечных весах, умножила (на карманном калькуляторе) цену одного грамма на вес и заверила Ли, что цена вполне умеренная – всего полторы тысячи долларов.