Вместо ответа он крепко прижал ее к себе, и она застонала от наслаждения. Напрягшийся пенис уперся ей в живот. Мэтью освободил ее руки; она запустила их в его шевелюру и дожала во время жаркого поцелуя, уничтожившего его последние оборонительные укрепления.

Его сбивали с толку ее духи; долго постившееся тело отвечало на ее эротические движения. Он грубо повалил ее на пол.

– Будь проклята за то, что предала меня!

Марисса распалилась, точно сука во время течки: между ног струилась медовая влага; каждая клеточка ее тела обрела невероятную чувствительность и как бы превратилась в еще один хищный рот. Она рванула молнию у Мэтью на брюках и запустила ладонь в промежность.

Он сорвал с нее белую шифоновую юбку и развел в стороны ноги. Темно-розовые губы ее вагины влажно блестели. Мэтью любил вкус Ли – с запахом морских раковин, всякий раз напоминавшим ему об их первой ночи на берегу. Любил серебристые шелковые завитки… Но Джошуа побывал там до него. Ласкал. Пользовался…

– Я же верил тебе! – надрывался Мэтью. – Одной на всем белом свете!

Он ворвался в Мариссу; она издала победный клич и изогнулась на ковре, отвечая на его яростные толчки.

– Только тебе!

И во время свирепого, безрадостного оргазма, все о чем Мэтью мог думать, это о наказании Ли!

Глава 37

Джошуа Бэрон скончался.

«Ньюсуик» назвала его смерть концом эпохи. На обложке «Тайм» появился бьющий в глаза заголовок: «Король умер». «Голливудский репортер» провозгласил, что студия «Бэрон» лишилась своей короны, и поместил фотографию Мариссы, рыдающей над заваленным цветами гробом. Это фото, переданное по телеграфу, облетело весь мир – на что она и рассчитывала. Все ведущие кинематографисты почтили похороны своим присутствием. «Верайэти» назвала вышеупомянутую церемонию событием года для средств массовой информации.

Отцу Тимоти О'Баньону пришлось перекрикивать гул вертолетов.

– «Земля – земле, прах – праху, пыль – пыли; с верой и надеждой в воскресение и вечную жизнь».

Он помахал золотым кадилом и окропил блестящий гроб из слоновой кости святой водой. Когда Ли выступила вперед – бросить горсть земли, переданной ей священником, – ее ослепили солнечные лучи, отразившиеся от белоснежного мраморного ангела – бессменного часового на могиле Сайни.

Глядя прямо перед собой, Ли разжала руку – и содрогнулась, услышав, как комочки земли застучали по крышке гроба. Ее мутило от приторно-сладкого запаха оранжерейных цветов.

Вот уже несколько месяцев Ли ждала этого события, и тем не менее оно повергло ее в прострацию. Во время заупокойной мессы слова священника жужжали в ушах, не задевая сознания. Хором сказанное «Аминь!» послужило сигналом для рабочих. Ли почти не воспринимала обращенных к ней слов соболезнования.

– Ли, – Корбет тронул ее за руку, – лимузин ждет. Она оглянулась и с удивлением увидела, что, кроме Тины, Корбета и Ким, все уже разъехались. Марисса первой забралась в лимузин: согласно версии для репортеров – чтобы хоть немного прийти в себя. Ли проглотила комок.

– Мне бы хотелось немного побыть одной, если не возражаете.

– Конечно, – согласился Корбет. – Подождем в машине.

Ли долго, в тяжкой задумчивости смотрела на гроб.

– Я хочу простить тебя, – пробормотала она. – Возможно, в этом и состоит мой долг. Беда только в том, что я не уверена, смогу ли когда-нибудь простить себя.

Она поникла головой.