От ответа я был избавлен сообщением от мистера Мерриуика, что в театр пришли полицейский инспектор из Скотленд-Ярда со своими помощниками. Это было весьма кстати, поскольку от волнения мне все еще трудно было говорить. К тому времени, когда мы добрались до сцены, пятеро одетых в форму по лицейских уже сняли с головы мокрые капюшоны, а один из них, невысокий худощавый человек в гражданском, стоя спиной к нам, сосредоточенно беседовал с мистером Мерриуиком.

— Лестрейд! — воскликнул Холмс, направляясь к нему. Человек в штатском обернулся, и я узнал желтовато-бледные черты лица инспектора, которого впервые встретил во время расследования убийства мистера Дреббера и его личного секретаря Джозефа Стэнджерсона.

Выражение его лица ясно свидетельствовало о том, что Лестрейд не ожидал нас здесь увидеть, да и не особенно этому обрадовался.

— Вы, мистер Холмс! — вскрикнул он. — И доктор Ватсон! Что, позвольте узнать, вы здесь делаете?

— Когда случилось убийство, мы были в зрительном вале, и управляющий попросил нас заняться этим делом, — кратко объяснил Холмс. — Вы вовремя пришли, инспектор. Что касается меня и доктора Ватсона, то дело мы раскрыли. Вам остается только арестовать убийцу, что, я уверен, вы и сделаете с присущим вам хладнокровием.

Мое удивление было ничуть не меньшим, чем удивление инспектора.

— Раскрыто?! — воскликнул я. — Но, Холмс, тогда я ничего не понимаю. На основании каких улик вы утверждаете, что личность убийцы установлена?

— На основании очевидных фактов, мой дорогой Ватсон. На чем же еще может строиться успешное расследование?

В наш разговор вмешался Лестрейд, на лице которого отражались недоверие и подозрительность.

— Все это замечательно, однако мне хотелось бы знать, на какие именно факты вы ссылаетесь, мистер Холмс. Я не могу арестовывать подозреваемых только по вашим рекомендациям, не имея доказательств и не будучи в состоянии оценить их самостоятельно. От ошибок ведь никто не застрахован, и вы в том числе.

Холмс, самоуверенность которого иногда доводила людей до белого каления, снисходительно улыбнулся, не обратив внимания на скептицизм Лестрейда.

— В данном случае, мой дорогой Лестрейд, даю вам слово, я не ошибаюсь. А что касается доказательств, то вы вскоре с ними познакомитесь. Если вы пройдете со мной в уборную мадемуазель Россиньоль, вы не только осмотрите место преступления, но и узнаете от меня те сведения, которые я получил из бесед с костюмершей и привратником. И вам останется только прочитать вот это. — С этими словами Холмс вынул из кармана свою программку концерта в «Кембридже». — Не тратьте времени на просмотр имен исполнителей номеров второго отделения. Они не имеют отношения к нашему расследованию.

Все еще озадаченно сжимая программку в руке, Лестрейд пошел вслед за Холмсом в уборную мадемуазель Россиньоль. Распахнув дверь, Холмс сказал:

— А теперь, Лестрейд, посмотрите вокруг. Обратите внимание на ширму, загораживающую угол, где прятался убийца, когда проник в комнату. Его следы четко видны на рассыпанной пудре. Посмотрите на надежно зарешеченное окно и особенно на тело, лежащее головой на туалетном столике с шелковым чулком лавандового цвета вокруг шеи, и на то, что из-под полы платья видна одна босая нога. И наконец, обратите пристальное внимание на то, как аккуратно уложены шлейф и юбка платья.

И Лестрейд, и я внимательно смотрели туда, куда указывал Холмс, — Лестрейд впервые, а я второй раз, — стараясь обнаружить те детали, которых я не заметил раньше. И окно, и ширма, и тело — все оставалось точно в том же положении, как и во время первого осмотра.

Что же касается платья мадемуазель Россиньоль, то по нему решительно никак нельзя было составить представления о личности убийцы, хотя на этот раз, памятуя о просьбе Холмса обратить на него особое внимание, я заметил, что юбки и длинный шлейф были уложены вокруг стула так, чтобы не помять рюши, которыми были украшены и юбка и шлейф.