|
Кварц связан с небесным миром и радугой; перламутровые раковины ассоциируются с радугой-змеей, то есть опять-таки с Небом. Эта небесная символика связана с экстатическим подъемом на Небо. Действительно, во многих местах кандидат посещает Небо, или собственными усилиями (карабкаясь, например, по веревке), или вознесенный Змеей. На небе он беседует с Сверхъестественными Существами и мифическими героями. Другие посвящения включают нисхождение в царство мертвых: будущий колдун засыпает рядом с кладбищем, или проникает в пещеру, или переносится под землю или в глубь озера и т. д. У некоторых племен посвящение включает также «поджаривание» неофита на огне или возле огня. Под конец посвящаемого воскрешают те самые Сверхъестественные Существа, которые его убили, и теперь он «человек, наделенный силой». Во время и после своего посвящения он встречает духов, героев мифических времен и души мертвых, и все они обучают его тайнам колдовского ремесла. Собственно образование, очевидно, завершается под руководством старых мастеров.
В заключение: колдуном становятся в результате смерти в обряде посвящения, за которой следует воскресение к новым сверхчеловеческим возможностям. Но обрядовая смерть австралийского колдуна включает, как и смерть сибирских шаманов, две специфические и исключительные особенности: 1) серию операций над телом кандидата (вскрытие живота, обновление органов, промывку и сушку костей, добавление магических веществ); 2) подъем на Небо, сопровождающийся или не сопровождающийся другими экстатическими путешествиями в потусторонний мир. Открытия, касающиеся технических секретов колдунов, были получены в состоянии транса, сна, бодрствования, до, во время или после обряда посвящения как такового.
Влияния более высоких культур
Элкин сближает сценарий посвящения австралийского колдуна с ритуалом мумификации, засвидетельствованным в восточной Австралии; представляется, что этот последний пришел сюда с островов Детруа де Торрес, где действительно практиковался особый тип мумификации. Меланезийские влияния на северо-восточную австралийскую культуру неоспоримы. Но Элкин склонен считать, что эти меланезийские влияния несли с собой идеи и технику, изначально принадлежащие другим, более высоким культурам. Он не настаивает на возможном египетском происхождении меланезийского ритуала мумификации, хотя некоторые аналогии поразительны. Но он сравнивает, и совершенно справедливо, парапсихологические возможности австралийских колдунов с поведением индийских и тибетских йогов. Действительно, вхождение в огонь, использование магической веревки, способность исчезать и возникать по желанию, ходить чрезвычайно быстро и т. п. так же популярны среди австралийских колдунов, как среди йогов и факиров. «Возможно, — пишет Элкин, — что существуют определенные исторические связи между йогой и другими оккультными практиками Индии и Тибета и практикой и психическими возможностями австралийских колдунов. Индуизм распространился в восточной Индии, йога практиковалась на острове Бали, а некоторые действия австралийских колдунов сравнимы с действиями их коллег с Папуа». Если предположения Элкина были бы обоснованы, мы имели бы в Австралии ситуацию, сходную с той, которую мы обнаружили в Азии и Сибири: шаманство центральной и северной Азии глубоко проникнуто элементами культуры, пришедшей из Месопотамии, Ирана, Индии и Китая. Нам кажется, что основы ритуала, верования, оккультная техника австралийских колдунов приняли свою нынешнюю форму благодаря индийским влияниям. Но это вовсе не означает, что обе эти формы шаманства — австралийская и североазиатская — должны рассматриваться как результат влияний более высокоразвитых религий. Эти влияния, несомненно, изменили мистическую идеологию и технику шаманов, но не они ее создали. Сходные шаманские ритуалы, и, что еще более примечательно, парапсихологические возможности воздействия, сравнимые с действиями индо-тибетских факиров или австралийских колдунов, обнаружены в регионах, где трудно предположить индийские влияния — например, в обеих Америках. |
