Она пошла вперед, уже медленно, заранее растягивая лицо в улыбку. Когда до бани осталось метров тридцать или сорок, она увидела рукомойники, которых там раньше не было. А потом увидела и Федю.

Он стоял между баней и одной из фанерных сторожек спиной к ней. На нем был синий слесарный халат, точь-в-точь такой же, как тогда на картошке. На его босых ногах краснели пластиковые шлепанцы, тоже в точности такие же.

Были и перемены. На его затылке гордо блестела карамельного цвета лысина, которую Таня немедленно окрестила про себя средиземноморской (русские лысины бледны и малоурожайны).

Таня подумала, что Федя, наверно, мерзнет в одном халате без штанов. Потом отметила, что он стоит в том же месте, где ждал ее много лет назад. Мало того, она приближалась к нему с той же стороны, что тогда. Если можно было перемотать время назад, то это почти получилось: с такой точностью, кажется, не реконструировали даже пушкинскую дуэль.

Таня поняла, что следует сделать. Она остановилась, сняла сапоги, потом рейтузы с курткой, аккуратно сложила все на землю – и, оставшись в одном полотенце, сомнамбулически пошла к Феде. Когда до него осталось всего несколько шагов, он услышал шорох ее ног в сухой листве и обернулся.

Она увидела его глаза в широких модных очках со вздернутыми вверх краями и сразу все поняла. Но инерция заставила ее сделать еще два шага, и только потом она остановилась.

Внимательно глядя на нее, Федор Семенович сжал в кулаках синие слесарные лацканы – тем же памятным Тане движением. А затем решительно развел полы халата в стороны.

Он был совершенно гол под халатом.

Ему определенно не хватало физических нагрузок, но загар был безупречен. На его чреслах белела широкая полоса от длинных семейных плавок (хвастаться, если честно, ему было нечем). Он держал полы халата разведенными еще несколько секунд, а потом запахнул его, шмыгнул носом, повернулся на сто восемьдесят градусов и пошел прочь.

Только когда Федор Семенович скрылся за кустами, Тане стало ясно, что он не вернется.

Она симметрично развернулась и пошла в другую сторону прямо как была, в одном полотенце: возвращаться к Дамиану и охране было немыслимо. Впереди не осталось ни домов, ни дорог – только безлюдное поле. За ним начинался лес.

«Ничего, – думала Таня, чувствуя, как на глаза наворачиваются неостановимые слезы, – как-нибудь доберусь до станции. Переживем. А то нам жизнь до этого хуев не показывала… Хоть бы он наебнулся на своем вертолете, говно загорелое. Правильно на картошке девки говорили – мужики сволочи, а счастье в труде…»

1.3. FUJI-Ё СТАРТДАУН

Федор Семенович был простужен и то и дело срывался в хриплый кашель, проглядывая бумаги, которые ему одну за другой подавал стоящий рядом референт. Иногда он их подписывал.

Дамиан Улитин в белой бейсболке (все та же «SKOLKOVO SAILING TEAM»), шортах и желтой рубахе сидел на стуле, изучая украшающие спальню объекты искусства.

Особый интерес у него вызвали картины над кроватью.

Это были даже не картины, а скорее три тематически близкие фрески, ловко вписанные в габариты помещения. Дамиан встал и подошел к стене, чтобы разглядеть детали, заставив референта нахмуриться. Но Федора Семеновича это любопытство не обидело.

– Что, нравится? – спросил он.

– Очень, – сказал Дамиан. – Удачное расположение. Эротика вообще будит фантазию. Превращает кровать в такой, знаете, алтарь плотской радости. Эдакий патриархальный экспрессионизм – жестко, но честно. Подобное в наше время может себе позволить только весьма богатый и независимый человек… Плавучий оазис свободы.