|
Удивительно, но воины южных степей быстро нашли общий язык с бородатыми северянами. И те, и другие при помощи жестов и междометий с удовольствием обсуждали достоинства лошадей и цедили кислый кумыс. Вот так и обнаруживается общность национальных характеров… Единственным человеком, которого раздражала подобная дружба народов, была Аделаида. Еще в замке Освальда она не шибко-то ладила с язычниками и неоднократно ставила Бурцева в неловкое положение перед союзниками. Но кочевникам княжна хотя бы была обязана: те, как-никак, приняли деятельное участие в освобождении Аделаиды из цепких лап интригана-сводника Конрада Тюрингского. Благородная натура полячки не позволяла забыть об этой услуге. Тяготясь вынужденной благодарностью, дочь Лешко Белого все же проявляла минимум снисходительности к степным идолопоклонникам. А вот пруссы Глянды попросту приводили ее в бешенство. — Эти дикари во стократ хуже татарского Измайлова племени, — шепнула, кривясь, Аделаида на пиру, устроенном кунингом в честь гостей. — У них даже князья живут, как свиньи в хлеву. И жрут, и пьют так же… К счастью, никто, кроме мужа, не расслышал обидных слов. Бурцев с женой, Освальд, Бурангул, Збыслав и дядька Адам сидели на почетном месте за небогатым… да чего уж там — откровенно бедным столом прусского князька с забавным именем Глянда. Раньше — до прихода крестоносцев — он властвовал над всеми окрестными землями. Сейчас же кунинг был изранен, стар, болен и слаб. По сути, он уже стоял одной ногой в могиле. Но больше всего вождя пруссов печалило, что в мертвое царство Патолло он отправится, не оставив после себя ни единого наследника. Все три сына Глянды пали в боях с крестоносцами. И теперь старый кунинг с посеченными сталью и временем дружинниками, верными слугами, одряхлевшими женами и немногими домочадцами доживал век в глухомани, у границ Священного леса. Здесь Глянда поставил лагерь для приюта беженцев и редких партизанских вылазок. Со временем, однако, вылазки прекратились вовсе, а несчастных беженцев, искавших защиты у древних богов, стало тут гораздо больше, чем воинов. Глянда чуял скорый конец — свой, своего рода и своего племени, но это не помешало ему устроить пир в честь гостей. А может, наоборот, именно поэтому и пировали сейчас пруссы так отчаянно и бесшабашно. Хотя какой там пир в тайном беженском убежище?! Даже знатный кунинг сейчас не в состоянии пировать по-настоящему. Пруссы за столом просто молча накачивались отвратительнейшей брагой и кислым кобыльим молоком. В багровых бликах трескучих факелов и тлеющего круглого очага мрачная трапеза выглядела особенно зловеще. Откровенно говоря, у Аделаиды имелись причины морщить носик. Та дикая, полная злой дури попойка действительно была ужасной. Хмурые пруссы — жалкие остатки некогда знатного и могущественного, а ныне безжалостно истребленного крестоносцами рода — словно заранее вершили тризну по самим себе. Пьянели они быстро, но не было радости от утраты трезвости. Только невеселые думы становились все тяжелее, склоняя головы к доскам стола все ниже и ниже. Вдрызг упились все, кто присутствовал в доме кунинга: мужчины, прислуживавшие им женщины, вертевшиеся вокруг дети, слуги… Одряхлевший пес Глянды — и тот, нализавшись хмельного пойла вперемешку со скисшим молоком, свалился в углу. А хуже всего, что гостям подносили ровно столько, сколько пили сами хозяева. Таков местный обычай: позор тому, кто, опьянев до потери сознания, выпустит из дома гостя, способного уйти на своих двоих. Глава 7 — Варвары, язычники… — гневно шипела княжна. |
